Троянская тайна - Андрей Воронин

– Готов, – констатировал Бура и брезгливо вытер пальцы о пиджак убитого. – Давай убирать его отсюда на хрен.

Машина стояла возле навеса пустой автобусной остановки. Вдвоем они выволокли Гальцева из машины, отнесли под навес и усадили там на скамейку, поставив рядом кейс, из которого Чебышев извлек компакт-диск в прозрачном пластиковом футляре, а неисправимый Бура – бутылку виски.

– В подарок вез, наверное, – сказал Бура, засовывая бутылку в бардачок, когда они вернулись в машину. – "Ред лейбл"... Жмот!

– Почему? – тупо переспросил Игорь.

Его мутило.

– Потому, что "Блек лейбл" раза в полтора дороже, – не совсем понятно ответил Бура и включил передачу.

Не прошло и минуты, как бетонный навес остановки с сидевшим на скамейке, будто в ожидании автобуса, медленно остывающим трупом окончательно скрылся из вида за плавным изгибом шоссе. Игорь Чебышев сидел на переднем сиденье, засунув руки в карманы. Пальцы его левой руки касались гладкой пластиковой коробочки, внутри которой лежало его светлое будущее, а правая то и дело ощупывала шприц с обломанной иглой – последнюю, если не считать Буры, ниточку, что связывала Игоря Чебышева с темным прошлым.

* * *

Сквозь толщу желтоватой речной воды виднелось выложенное плиткой дно канала, на котором темнели продолговатые тени пришвартованных у дощатого причала лодок. Дно было чистым, без песка и уж тем более водорослей и тины, но от воды все равно тянуло характерным запашком, усиливавшимся, когда с той стороны начинал дуть легкий прохладный ветерок. Белоснежные скатерти и салфетки шевелились, как живые, под его порывами, и Глеб всякий раз думал, что, подуй ветер сильнее, этот в высшей степени великосветский пикничок мигом превратился бы во всеобщую погоню за разлетающимся во все стороны мусором.

Иногда ветер менял направление, и тогда вместо острых речных запахов сидевшие за столом обоняли дразнящий аромат жарящегося шашлыка. Сие аппетитное амбре больше не вызывало обильного слюноотделения, как в начале застолья, потому что это была уже не первая порция. Тем не менее, вдохнув этот запах, трудно было не повернуть голову в сторону мангала, возле которого сосредоточенно орудовал некий гуманоид баскетбольного роста, похожий на обряженный в белоснежную рубашку и черные брюки шведский холодильник "Электролюкс".

За столом говорили в основном о деле. Это никого не удивляло и не шокировало, как и то, что в доме всемогущего и известного тонкостью вкуса и склонностью к роскоши Виктора Назарова сегодня угощали не импортными деликатесами, а простецкими шашлыками, пусть себе и из отборной баранины. В самом начале застолья хозяин произнес тост, в котором заранее объяснил обе эти странности, сославшись на желание именинницы, которое, сами понимаете, имеет силу закона. Сама именинница была, как всегда, красива, чертовски мила, но одета, вопреки обыкновению, очень просто – в джинсы, кроссовки и белую блузку с закатанными до локтей рукавами, открывавшими красивые, покрытые ровным золотистым загаром руки.

Назаров тоже был в джинсах и просторной, навыпуск, белой блузе без воротника, в треугольном вырезе которой виднелась загорелая безволосая грудь. На гладкой загорелой коже поблескивал скромный золотой крестик на тончайшей, почти незаметной цепочке – тоже, надо думать, не медной. На фоне этой парочки одетые в строгие выходные костюмы Потапчук и Сиверов выглядели как два грача, заглянувшие в гости к чайкам. Глебу подумалось, что это могло быть подстроено нарочно, а если и нет, то такая ситуация наверняка прогнозировалась заранее: парочка плебеев, старающихся выглядеть светскими львами, против олигарха и его подруги, настолько уверенных в себе, что могут быть демократичными и небрежными в одежде.

Впрочем, такие нюансы Глеба Сиверова не волновали уже очень давно, а если хорошенько порыться в памяти, то, пожалуй, и никогда. Он и в прежней своей жизни не страдал комплексом неполноценности, а уж после того, как умер и родился вторично, все до единого люди на свете раз и навсегда стали для него равны. Потому что пуля с одинаковой легкостью убивает сильного и слабого, умного и глупого, могущественного и беспомощного...

– Все гениальное просто, – говорил между тем Федор Филиппович, держа перед собой рюмку коньяку, к которой время от времени прикасался губами, что почти не отражалось на ее содержимом. – Технически все это организовал некто Игорь Чебышев, в прошлом недурной художник и удачливый барышник от искусства. Он пришел к директору панорамы Сталинградской битвы за несколько месяцев до Дня Победы. Там в это время уже царила тихая паника: шестидесятилетие на носу, панорама в полном упадке, а денег на реставрацию нет и, главное, не предвидится. Он предложил отреставрировать панораму за счет средств пожертвованных анонимным спонсором. Он сказал: "У меня есть деньги, у меня есть опытные, талантливые мастера, и мы готовы взяться за эту работу – естественно, не бесплатно, а за хороший гонорар, который вы нам дадите все из тех же спонсорских денег. Единственное условие: не путаться под ногами. Никаких комиссий, никаких проверок, и вообще мы будем работать за закрытыми дверьми. Вас это устраивает? Если да, давайте заключать договор, если нет – извините, у меня масса дел..."

Находясь в том положении, в котором тогда находилась администрация панорамы, люди не торгуются. Они ноги готовы целовать тому, кто протянул им руку помощи. Директор панорамы до сих пор захлебывается от восторга, говоря о Чебышеве. Такой деловой, такой хороший организатор, такой кристально честный человек... Никакой халтуры, все сделано точно в обозначенный договором срок и на самом высоком уровне – скрупулезная точность, строгий реализм, полная иллюзия присутствия...

Короче говоря, договор они составили и подписали, и уже через два дня панорама закрылась на реставрацию. Чебышев со своей бригадой получил ключи, вошел в помещение и запер за собой двери. Примечателен состав этого, с позволения сказать, "творческого коллектива". Двое реставраторов из Третьяковки – Макаров и Колесников, спившийся непризнанный гений Кулагин и пенсионер Зарубин, жена которого нуждалась в срочной и дорогостоящей операции в заграничной клинике, а также сам Чебышев, еще не разучившийся держать кисть, и некто Владимир Анатольевич Гальцев – художник, в последние десять лет промышлявший в основном за границей. Имени он себе там так и не сделал, капиталов солидных тоже не нажил – словом, неудачник, как и все они.

– Все? – недоверчиво переспросил Назаров и, чиркнув зажигалкой, закурил дорогую американскую сигарету с золотым ободком вокруг фильтра.

– Все, все, – подтвердил Потапчук. – Вот, спросите хоть у Ирины Константиновны, она вам скажет. Более чем скромные доходы – это только полдела. Все они, за исключением Колесникова, который пошел на это дело исключительно из-за денег, да самого Чебышева, превратившегося из художника в афериста, были людьми пожилыми, для которых все уже позади. Никто из них не добился ни славы, ни признания, ни богатства – ничего, о чем мечталось в молодости. Словом, у каждого имелись причины обижаться на мир, даже у Зарубина, который был самым приличным человеком из всей этой компании и искренне любил свою жену. Из-за нее он пошел на преступление и ничего от этого не выиграл – операцию жене сделали, но она все равно умерла.