Правь, Британия! - Дафна дю Морье

Мистер Уиллис, раскрасневшись от собственного красноречия, по-видимому, немного запутался в метафорах, но Мад, похоже, не возражала. Она, очевидно, была в полном восторге и действительно предвкушала выступление на неизвестном ей языке перед зрителями, которых нельзя увидеть и которые не смогут аплодировать.

Она улыбнулась мистеру Уиллису с высоты шаткого стула, и Эмма вдруг поняла, что не он играет с ней, а она — с ним. Они так и следят, кто дольше сможет водить за нос другого, и не верят ни одному своему слову.

— Минуточку, пожалуйста, — Таффи поднял руку. — Я считаю, что будет очень полезно прочитать всю поэму. Пусть ее услышит широкий круг людей. — Он взглянул на Эмму, затем потянулся за карандашом и блокнотом. — Запишите, что вспомните, и пусть бабушка прочитает это в эфире.

— Не поможет, — вздохнула Мад, — я забыла очки.

— Возьмите мои, леди, возьмите мои. — Он снял очки и широким жестом протянул их Мад. Без очков его голубые глаза выглядели беззащитными, блеклыми.

Мад надела очки, нахмурилась и мгновенно преобразилась в иное существо: старое, злое, чужое. Вот что происходит с людьми, подумала удивленная Эмма, которые теряют свой облик, перестают быть самими собой; так бывает с людьми, которые влюбляются в недостойного человека, личность не развивается, гибнет, так бывает и с общинами, деревнями, странами во время оккупации — какими бы благими ни были намерения, какой всеобъемлющей ни была бы конечная цель.

— Сними их, — быстро сказала Эмма, — ты выглядишь ужасно.

Мад повернула голову, и под ее пристальным взглядом из-под чужих очков Эмма вновь почувствовала себя ребенком, примерно таким, как Бен, а бабушка предстала перед ней в парике и гриме, что сделало ее, такую любимую и знакомую, чужой и неузнаваемой, словно при этом она изменилась и внутренне. Мад засмеялась, сняла ужасные очки и вернула их валлийцу.

— Мне все равно, как я выгляжу, — сказала она. — Беда в том, что в них ничего не видно. Все расплывается.

А ведь, подумала Эмма, когда их надевает мистер Уиллис, у него на лице они смотрятся, даже защищают его, без очков его глаза превращаются в глаза загнанного животного.

— Придется тебе помочь мне выучить поэму, — сказала Мад. — Она очень длинная?

— Очень даже длинная, — ответила Эмма. — И не слишком подходящая. Мы учили ее в школе, чтобы получить отличную оценку, и я помню только отдельные строфы.

— Например?

Например… Эмма пробовала вспомнить. Написана в 1802 году в Лондоне — было ли это связано с Амьенским миром[30], или со вновь разгоревшейся войной, или еще с чем-то? Строки путались в памяти. Она прочитала вслух:

Скользи, сверкай, как в ясный день ручей,

Не то пропал! В цене — богач, пролаза.

Величье — не сюжет и для рассказа,

Оно не тронет нынешних людей.

Стяжательство, грабеж и мотовство

Кумиры наши, то, что нынче в силе.

Высокий образ мысли мы забыли.

Ни чистоты, ни правды — все мертво!

Где старый наш святой очаг семейный,

Где прежней веры дух благоговейный?

Она остановилась, сосредоточилась. В голове пусто, абсолютно пусто. Подождите минуту.

…Мы себялюбцы, и наш дух недужен.

Вернись же к нам, дабы, тобой разбужен,

Был край родной и к жизни воскрешен!

Дальше, в другом сонете, было что-то о тиране, как там говорилось?

Достоин славы только тот поэт,

Чьи песни в тяжелейшую годину

Надежды на свободу не покинут,

Дух непокорства если им воспет,

Священней долга цели в мире нет

Для чести всех людей любого века

— Избавить от тиранов человека,

От слез и крови, что залили свет.

Кто против тирании восстает,

Не ослеплен великолепием

И презирает раболепие,

— Лишь тот не подпевает, а поет,

Лишь там тиран судьбой своей доволен,

Где человек покорен и безволен.

Надежды на свободу… Да, но часть о свободе была в другом сонете.

Свобода — выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира — наша речь… Мы первенцы земли, и титулов не счесть.

Это было связано с наполеоновскими войнами… А этот кусочек она так любила декламировать в классе:

Дух вечной мысли, ты, над кем владыки нет,

Всего светлей горишь во тьме темниц, свобода,

Там ты живешь в сердцах, столь любящих твой свет,

Что им с тобой мила тюремная невзгода.

Когда твоих сынов, хранящих твой завет,

Бросают скованных под сень глухого свода,

— В их муках торжество восходит для народа,

И клич свободы вмиг весь облетает свет.

Эх! Ничего не получается. Все перепуталось. Неудивительно, что мистер Уиллис обменивается взглядами с Мад и пытается спрятать улыбку.

— Извините, — сказала Эмма. — Я декламировала случайные отрывки из разных сонетов. — Она обратилась к бабушке: — Брось ты эту затею.

— А я так и сделала, — коротко ответила Мад. — Мою работу сделала ты.

— Что?!

Мад кивнула мистеру Уиллису:

— Покажи ей.

Мистер Уиллис открыл ближнюю половицу. Среди всякой всячины лежал маленький магнитофон. Катушки с лентой вращались. Он выключил запись.

— Ты, наверное, подумала, что вновь оказалась в школьном классе, — сказал он Эмме. — Ты так сосредоточенно смотрела в потолок, что не заметила, как я сделал твоей бабушке знак и показал магнитофон в волшебном сундучке, а она дала согласие. Так что мы записали твой голос, и теперь, слушая радио, люди услышат только молодой голос, читающий эти проникновенные стихи. Сегодня вечером я передам это в эфир.

Колдун и ведьма поглядели на Эмму и засмеялись.

— Как же так, — взорвалась Эмма, — это нечестно, я никогда бы не согласилась на такое, и все строфы перепутаны, нет никакого смысла.

— Совсем наоборот, они содержат глубокий смысл. Весьма вдохновляющие строки, — сказал он. — Хочешь послушать запись?

— Нет, — Эмма вскочила на ноги и заходила взад-вперед по деревянному полу. — Мад, — взмолилась она, — но ты не можешь этого допустить. Пожалуйста, заставь его отдать ленту, и мы ее сожжем.

— Чепуха, — твердо сказала Мад. — Таффи совершенно прав, строки очень вдохновляющие, и то, что они идут не по порядку, прекрасно подходит для нашей цели. — Она поднялась с расшатанного стула и поправила свою Маоцзэдуновскую кепку. — Родная, ты читала прекрасно, — щедро похвалила она Эмму, — намного лучше, чем это сделала бы я. Я никогда не умела говорить стихами. Таффи, обязательно расскажите нам, какой это окажет эффект на ваши кельтские массы ина всех других людей из подполья. Пойдем, Эм, Дотти беспокоится, почему мы так надолго пропали.