Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Осенней ночью, когда воздух был прохладным, но едким от дыма, Пинария и Пеннат лежали обнаженные на ее постели, и луна сквозь высокое окошко освещала их потные тела. Была полночь, но любовники и не думали тратить на глупый сон время, в которое можно было наслаждаться друг другом.

В любви Пеннат оказался неутомимым, это радовало Пинарию, но отнюдь не удивляло. Что удивило ее, так это сила собственного желания, которое было таким же большим, как у него, если не больше. С той же истовостью, с какой прежде лелеяла священный огонь в очаге Весты, теперь она пестовала свой внутренний огонь, столь же священный, ибо он увлекал ее в неземные выси и дарил блаженство, доступное лишь богам. Пинария боготворила все его тело, и особенно тот орган, который переносил ее в обитель наслаждения. Она восхищалась этим органом, столь мощным и столь уязвимым, что его, казалось, просто необходимо было укрывать, погружая в ее влагалище. Разумеется, подобные мысли отдавали богохульством, только вот богов поблизости не наблюдалось. Весталка уже не была девственницей, раб превратился в господина. Мир перевернулся вверх тормашками, но почему-то никогда раньше Пинария не жила такой полной, такой насыщенной жизнью.

«Все спокойно!» – донесся сквозь маленькое окошко оклик ближайшего часового. Его повторили на всех сторожевых пунктах, по всей оборонительной линии. Священных гусей Юноны, дабы спасти их от галлов, перенесли из нового храма богини на Авентине и держали в загончике рядом с храмом Юпитера.

– Скоро нам придется их съесть, – сказал Пеннат.

– Гусей? Они посвящены Юноне! – удивилась Пинария.

– Но какой прок от гусей богине, если все ее почитатели перемрут с голоду?

– Никто не осмелится коснуться их!

– Однако я заметил, что им уменьшили выдачу зерна. Гуси страшно тощают. Скоро на них не останется мяса, которое можно было бы есть. Лучше съесть их сейчас, пока они еще могут нас немного насытить.

– Люди скорее съедят собак!

– Но от собак есть хоть какой-то прок. Они несут караул по ночам вместе с часовыми. Мой старый господин больше всего любил гусиную печенку. Он говорил, что она особенно вкусная.

– Пеннат, что за ужасные вещи ты говоришь!

Он придвинулся поближе.

– Вроде тех, что я шепчу тебе на ухо, когда вхожу в тебя?

Она вздрогнула и схватила его фаллос, уже набухший и затвердевший. Они кончили совсем недавно, но он уже был готов снова. Юноша накрыл ладонью ее грудь, поцеловал сосок, и по всему ее телу пробежала дрожь наслаждения.

Она вздохнула.

– Задолго до того, как кому-нибудь придет в голову съесть священных гусей, придет Камилл.

Это имя было на устах у всех, потому что означало надежду. Всего несколько дней назад бесстрашный солдат Понтий Коминий сумел пробраться сквозь становище и сторожевые посты галлов, подняться на Капитолий и попасть к его защитникам. Напихав за пазуху туники кусочков коры пробкового дерева, он переплыл Тибр, а потом, ночью, прокрался по улицам и взобрался на Капитолий на таком крутом скалистом участке, что галлы оставили его без наблюдения. Римский часовой, заметивший его приближение, был поражен видом человека, карабкавшегося, как паук, по отвесной скале, но еще более поразился, когда этот человек окликнул его на латыни. Понтий Коминий принес известие о том, что римские силы постепенно перегруппировываются под началом изгнанного Камилла, который попросил, чтобы горстка сенаторов, оказавшихся запертыми на вершине Капитолия, официально облекла его полномочиями диктатора. Сенаторы отослали Понтия Коминия обратно к Камиллу с заверением в их полной поддержке и обещанием молиться за его победу. Удалось ли отважному гонцу выбраться из захваченного города, никто не знал, но уже одно его появление окрылило защитников Капитолия надеждой. Камилл стоял во главе войск и мог прибыть в любой день. Уж кто-кто, а Камилл, победивший Вейи, сумеет спасти их и прогнать галлов из Рима.

Пеннат откатился от нее на спину. Его фаллос в ее руке обмяк.

– А что потом? Ты снова станешь весталкой, а я рабом?

Тело Пинарии покрылось холодным потом. Она выпустила из рук фаллос и натянула на грудь покрывало. Будущее, о котором говорил Пеннат, возвращение к тому, как все было до прихода галлов, конечно, не воодушевляло, но ей оно рисовалось куда хуже. Пинария слишком хорошо знала, что делают с весталкой, которую сочли виновной в нарушении обета, и как поступают с любовником весталки.

– Кто может сказать, что принесет будущее? – прошептала она. – Кто знал, что Камилл будет изгнан или что Бренн с галлами нагрянет и переменит все? Кто знал, что ты станешь моим возлюбленным? Кто мог бы даже представить себе такое? Кто знал, что я…

Неожиданно она осеклась, и юноша нахмурился.

– Продолжай, Пинария. Что ты хотела сказать?

Она тяжело вздохнула:

– Может быть, я ошибаюсь. Может быть, все дело в волнении, в постоянной тревоге – отсюда и задержка. Говорят, такое с женщинами порой случается – из-за нервов или из-за недоедания.

– Пинария, о чем ты говоришь?

– Полная луна пришла, ушла и пришла снова, а у меня так и не было кровотечения. Я не очень разбираюсь в таких вещах, но даже мне известно, что означает для женщины задержка месячных.

Он поднялся на локтях и уставился на нее. Тени скрывали его лицо.

– У тебя будет ребенок?

– Я не знаю точно. Может быть, есть другое объяснение…

Юноша придвинулся ближе. В свете луны было видно, как он потрясен.

– Но это замечательно! Страшно и замечательно одновременно!

Пинария задрожала и обхватила себя руками.

– Рано или поздно это станет заметно. Что мне тогда делать?

– Может быть, никто не заметит.

– Не заметит? Я буду раздуваться, в то время как все здесь тощают!

– Ты можешь носить более свободные платья. Можешь сказать, что тебе нужно уединение. Я буду ухаживать за тобой и не подпущу к тебе никого другого. И может быть, скоро придет Камилл и освободит нас, тогда мы сможем покинуть Капитолий…

– И куда пойдем? В Доме весталок мигом поймут, в каком я положении.

– Найдем укрытие или убежим, например, в Галлию и будем жить среди безбожных дикарей! Я не знаю, что мы будем делать, Пинария, но что-нибудь придумаем. Ты же сама говорила – никто не знает, что принесет будущее.

Он скользнул под покрывало, лег рядом с ней, нашел рукой ее руку и крепко сжал. Вместе они смотрели в темноту комнаты.

– Я знаю, ты боишься, – сказал Пеннат. – Боишься того, что другие сделают с нами, если узнают. Но… не только этого!

– Что ты имеешь в виду?

– Ты несчастна, потому что… потому что носишь ребенка раба?

– Пеннат! Я вообще никогда не предполагала носить ничьего ребенка и вообще не знаю, что чувствую по этому поводу. К тому же я вовсе не говорила, что расстроена…