Гипнотизер - Андреас Требаль

Меня проводили в одну из комнат для гостей на втором этаже. Полчаса спустя меня обещала принять баронесса.

— Вы отобедаете с нами, как я понимаю?

— Не исключено, — ответил я, слегка удивленный. — Или баронесса рассчитывает на иное?

— Нет-нет. Хочу лишь подготовить вас к тому, что баронесса за столом будет не одна. Она любит общество и обедает вместе с управляющим, его супругой, кравчим, чтицей и лесничим и его супругой. И мои родители также присутствуют.

— Вот оно что. А кто вы?

— Мадлен Финквиллер.

— Тогда я могу быть с вами и на ты. Потому что ровно четырнадцать лет назад вам было ровно четыре годика, и вы часто приносили фрукты моей сестре, когда та была на сносях. Как дела у вашего отца, толстяка Альбера, как мы его тогда называли?

— Можете и сами убедиться.

Мадлен, похоже, не спешила ударяться в воспоминания, зато покраснела до ушей. Может, она и сама сейчас в интересном положении?

К слову заметить, так и оказалось. И к тому же помолвлена, а ее суженым, выйти за которого она собиралась к Пасхе, оказался один из самых зажиточных крестьян округи. Толстяк Альбер и его жена были единственными, кого я знал за столом баронессы. Каким-то непостижимым образом он сбросил изрядное количество фунтов и сейчас походил не на толстяка, а скорее на упитанного мужчину, правда, с грустинкой в глазах, а жена его в свои пятьдесят шесть лет уподобилась согбенной от долготерпения, непрерывно перебирающей четки святоше, узкогубой и вечно смотрящей куда-то вдаль. И хотя мы с Жюльеттой вскоре после смерти матери в 1806 году прожили полтора года в их доме и они довольно быстро стали для нас вторыми родителями, сейчас оба ограничились формально-вежливыми расспросами о моей жизни в Париже.

Единственным человеком, которого искренне обрадовал мой приезд, была баронесса. Она торжественно заявила к сведению всех присутствовавших за столом, что и мой отец пал смертью храбрых за Францию.

— Он тоже был эльзасцем и вольнодумцем, он был за Францию и не перебежал в лагерь предателей богоугодного миропорядка. И к революционерам ничего, кроме презрения, не испытывал. В Хирзингене, Каршпрахе и повсюду они жгли и разоряли замки и имения, но отец Петруса воспротивился черни, подстрекавшей на преступления и наших людей. Благодаря его мужеству мы потеряли лишь один из сараев. Наградой ему стала успешная карьера после мобилизации в ряды армии Наполеона — он дослужился до старшего лейтенанта. Но лучшие всегда гибнут первыми. И ему суждено было пасть именно в битве при Аустерлице, столь победоносной баталии Наполеона. Его супруга настолько близко приняла это к сердцу, что уже год спустя, в декабре, отправилась за ним на небеса.

Я растроганно вздохнул и улыбнулся. Старая баронесса любила моего отца и всегда протежировала ему. Задним числом я понимаю, что она пыталась возместить тем самым потерю собственного сына, погибшего вскоре после всеобщей мобилизации 1793 года. Как и Фредерик, тот самый канонир, с которым мы пили после моего посещения концерта Марии Терезы и которого я гипнотизировал, барон Оберкирх участвовал в сражении при Флёрю в Бельгии с пруссаками и австрийцами. В звании подполковника он служил в штабе генерала Журдана, осуществляя бесперебойную связь нарочными между фронтом и генеральным штабом. Он стал жертвой одной из разрозненных и отбившихся от своих групп австрийских снайперов, когда верхом отправился в курьерскую миссию.

Это произошло в июне 1794 года. В последовавшие за ним годы постепенно на передний план выходила личность аббата де Вилье, сводного брата баронессы-вдовы. Еще осенью того же 1794 года, что было мне известно из рассказов моих родителей, аббат этот появился в имении вместе со своей сводной сестрой, которой вскоре предстояло разрешиться от бремени. В январе 1795 года на свет появились двое братьев-близнецов — Людвиг и Филипп. Одно из моих самых ранних воспоминаний — аббат, его экономка и баронесса уезжают из имения. Все до единого работники желали лично проститься с ними. Переполох был словно на ярмарке, даже лошадей и экипаж убрали цветами. Меня отец нес на руках, а за руку вел Жюльетту. Помню, мы махали удалявшейся карете березовыми веточками. Куда отправились господа, я начисто забыл, а может, и не знал никогда.

«Расспроси саму баронессу, ты же для этого сюда и явился».

Остаток вечера я выступал в роли оратора. Тема: парижские сплетни. И все же наступил момент, когда мне пришлось изумиться. Ни один из присутствовавших не просил меня поведать о моем житье-бытье — простейшее объяснение: даже баронесса, достаточно подробное описание которой я представил, не говоря уже об остальных, и не подозревала о моем гипнотическом даре. И потом, столь яркая звезда на парижском небосклоне, как Ла Бель Фонтанон просто не была знакома никому из здешних, как, например, парижанам провинциальные дыры вроде Эна или Майстрацхайма.

— Что вы скажете, если я вам заявлю, что Петрус — своего рода колдун?

В ответ послышался невнятный ропот, а Аннхе, жена Альбера, быстро перекрестилась. Что-то я не помнил за ней раньше подобного благочестия, однако и здесь в который уж раз срабатывал закон того, что в провинции женщины с возрастом превращаются в святош. Мы сидели в большой гостиной имения, зале, который вполне мог служить и рыцарским. Он не претерпел ровным счетом никаких изменений за время моего отсутствия. Те же облаченные в латы манекены по обеим сторонам от входа, те же портреты предков и пейзажи Вогез на стенах. С потолка свисали те же три роскошные люстры из богемского хрусталя, одна из которых освещала диваны и стулья — уголок, заботливо отделенный от остальной гостиной тремя расшитыми стеклярусом ширмами. Усевшись у пылающего камина, мы попивали вино с добавленными в него согласно древнему рецепту дома Оберкирхов пряностями.

— Это он может, — поддержал баронессу муж Аннхе, некогда толстяк Альбер. — Раньше он любил превращаться в невидимку, если надо было идти скирдовать сено.

Несмотря на шутку, гости пребывали в полудремотно-вялом настроении. Тематика сплетен была исчерпана, а забавляться местными историйками, похоже, ни у кого не было желания. И я вынужден был вкратце изложить суть моего дара, к счастью, это несколько оживило присутствующих. Начиная от Калиостро и кончая Месмером, маркизом Пюсегюром, включая и учеников последнего во главе с профессором Вюрцем, Страсбург некогда был центром притяжения для всякого рода «магов», гипнотизеров, прорицателей и целителей, и самым выдающимся шарлатаном среди них был, вне сомнения, небезызвестный граф Калиостро. Я рассказал о моем прежнем коллеге Адриене Тиссо, о Шарентоне, о том, как мне удалось поставить на ноги Ла Бель Фонтанон, и меня стали умолять испробовать свои умения на одном из энхеймских крестьян, ни с того ни с сего ослепшем.

— Ах, по-моему, по пути мне случилось повстречать его жену. Она ходит в традиционном наряде, если не ошибаюсь. И молится у божницы святой Одиллии?

Гости восторженно заахали и заохали — я попал в самую точку. Настроение разом переменилось. К тому времени как отправиться спать, я успел охрипнуть. Голова отяжелела от выпитого вина, по охватившее меня волнение не проходило. Первое, я тосковал по Марии Терезе, второе — успела прийти почта. Отправитель: Париж, Консьержери. Полицейский комиссар Альбер Жоффе сообщал, что распоряжение о домашнем аресте аббата де Вилье и Филиппа Оберкирха отменено, а обстоятельства покушения на меня выяснены.