Карибский реквием - Брижит Обер

– Привет, Даг. С благополучным прибытием.

– Весьма тронут твоим вниманием. Надеюсь, что Го, Пакирри и другие тоже это оценят.

– Бесполезные пешки. Не представляющие ценности особи. Не стоит лить слезы над их судьбой.

– А Луиза? А другие женщины? А Лоран Дюма? Тоже пешки? На какой шахматной доске? Объясни же мне!

– Ты все равно не поймешь. Ты ведь у нас известный приверженец манихейства[122]: добро, зло… Мораль – всего лишь железные оковы, Даг, тяжелое ярмо для идиотов. Мир эволюционирует. А ты просто динозавр. И должен исчезнуть, как в свое время исчезли динозавры.

– Понятно: сверхчеловек и все такое… Это ты безнадежно устарел, Лестер! Последние сверхчеловеки писались от страха перед трибуналом, скуля, что всего-навсего выполняли приказы.

– Я не об этом. Я про уровни сознания. Исследовать модификации сознания под воздействием боли, вот что меня интересовало. Сознание и восприятие. Что есть восторг, если не преодоление всякой боли, потеря своего «я»? Где же граница, эта завораживающая граница? Совершить путешествие offthelip..[123] Это как парить на серфинге на гребне волны, тебе ведь это должно быть понятно, разве нет?..

– Дагобер, – прервал его отец Леже, даже не пытаясь убежать, – не могли бы мы…

– Заткнись! – обрезал Лестер, запуская пальцы в свою густую рыжую шевелюру. – Не вмешивайся.

Даг смотрел на широкую спину человека, когда-то бывшего его другом. На его руки, которые с таким наслаждением несли смерть. Он покачал головой:

– Лестер, маркиз де Сад в свое время задавался теми же вопросами, но он не экспериментировал над живыми людьми. Что с тобой произошло, дерьмо?!

– Все такой же чувствительный. Как, по-твоему, мы сошлись с Го? Ты знаешь, что он вытворял на Гаити? Это был один из палачей Папаши Дока. В буквальном смысле этого слова. Я тогда работал на ЦРУ, пока они не вышвырнули меня за… как это? Сейчас вспомню… а, ну да, «патологические извращения», представляешь, идиоты! Я подкупал тюремщиков, чтобы мне разрешали присутствовать при казнях. Я любил это: любил смотреть, как люди подыхают. Это очень возбуждает, чувствуешь себя по-настоящему живым. А потом мне захотелось самому попробовать. Научиться предавать смерти как можно медленнее. По своему желанию превращать живое существо в предмет, в кусок податливой плоти, это… Я не могу тебе это описать…

Даг смотрел на него, отказываясь верить собственным ушам.

– Ты действительно не испытываешь никакого сочувствия к своим жертвам? Вообще никаких чувств?

– Если под чувствами ты подразумеваешь «любовь», тогда нет, любви я не испытывал никогда. Я хотел бы, Даг, если бы ты знал, как мне этого хотелось… Каждый раз я говорю себе: сейчас я смогу испытать жалость, я буду взволнован и растроган. Но вместо этого опять испытываю радость. Нет, я вовсе не бесчувственный, – с горячностью продолжал Лестер. – Например, тебя я очень люблю. То есть я хочу сказать, что не испытываю к тебе негативных чувств. Но убивать… Мне это нужно. Это совершенно уникальный, трансцендентальный опыт. Абсолютная власть. Никакая радость с этим сравниться не может.

– Тогда почему ты затих на все эти годы?

– Мы чудом избежали катастрофы из-за жалобы Родригеса и проницательности Дарраса. И тогда мы решили, что будет лучше прекратить деятельность нашей ассоциации.

– Вашей ассоциации?

– Дагобер! Надо предупредить полицию! Разве вы не видите, что он просто тянет время?

Не обращая внимания на реплику отца Леже, Лестер размеренным голосом продолжал:

– Лонге, Го и я. Заслон, Забойщик и Инициатор: такая вот славная компания.

– Лонге? Врач?

– Он самый. Он мертв. Сегодня вечером покончил с собой, я слышал по радио. Не стал дожидаться моего визита. Еще один труп на совести нашего Дагобера. Так на чем я остановился? Ах да, мы прекратили деятельность ассоциации, как посоветовал нам Распорядитель.

– Распорядитель?

– Только не говори, что ты ничего не понял! Даг, ну в конце-то концов, теперь у тебя все нити в руках!

Даг открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг отец Леже закричал:

– Осторожно!

Голова Дага непроизвольно повернулась, но одновременно периферическим зрением он заметил какое-то движение Лестера, и, прежде чем он успел принять решение, его палец сам нажал на курок. Лестер, который повернулся и теперь стоял прямо напротив, широко улыбаясь, с направленной на него береттой, дернулся, когда в его тело одна за другой вошло несколько пуль. Он уронил свое оружие, согнул колени, словно борец сумо, пытающийся сохранить равновесие, затем опрокинулся навзничь, раскинув руки, и Даг готов был поклясться, что он улыбался, когда голова его с силой ударилась о песок; он улыбался, видя, как из вен струится кровь; он еще улыбался, когда взгляд его заволакивало пеленой и последняя звезда его последнего вечера уменьшалась на небе, пока не исчезла совсем.

– Он мертв, – произнес отец Леже, когда Лестер перестал дергаться.

– Он хотел меня убить, он…

– Не оправдывайтесь. Он хотел умереть, вы просто ему помогли. Это я виноват, мне показалось, что сзади вас кто-то появился.

Даг поискал взглядом Луизу: доска тихо качалась на воде. Он положил свой автомат и бросился бежать.

Луиза лежала на спине, руки свободно болтались, рот был приоткрыт; она потеряла сознание. Даг подогнал доску к берегу, осторожно приподнял Луизу. Отсвет пожара сделался гораздо слабее, через поле до них доносились приглушенный шум мотора грузовика, гул пожарного насоса, крики и восклицания. Стаккато автоматных очередей перекрывало шум волн и все другие шумы. Дагу пришлось отвернуться: отец Леже стоял прямо напротив – и свет прожектора совершенно ослепил его.

– Да погасите же вы эту штуку!

Слева от себя Даг услышал приглушенные крики, затем топот множества ног. Бежали прямо к ним, кто-то был в форме, кто-то в штатском.

– На помощь! – закричал отец Леже. – Мы здесь!

Не успел он закончить фразу, как ночь разорвала пулеметная очередь. Даг поспешно прижался к земле. Эти сволочи обошлись без предупредительного окрика. Обмякшее тело Луизы покатилось по мокрому песку, а Даг стал удаляться от этого места как можно скорее. Мишенью выступал именно он. Он ударился обо что-то твердое. Нога. В темно-серой брючине. Отец Леже. Он поднял глаза, лицо священника в темноте было неразличимо.

– Господи! Да скажите же им, что я здесь совершенно ни при чем, а то меня пристрелят, как бешеную собаку!

– Сомневаюсь, чтобы Господь внял вашей молитве, Дагобер, – произнес священник голосом серьезным и строгим, какого Даг никогда у него не слышал.