Вечная принцесса - Филиппа Грегори

Я боюсь надеяться. После всех этих жалких, скудных, голодных лет от надежды я могу опьянеть, даже от одной капли ее на моих губах. И все-таки я хочу, чтобы ее дыхание коснулось меня, легкое, как аромат вина в стоящем поодаль бокале, терпкий густой аромат, ничуть не похожий на каждодневный мой рацион, состоящий из тоски и отчаяния.

Потому что я знаю юного Гарри, да, знаю. Я следила за ним зорко, как сокольничий наблюдает за утомившимся соколом. Наблюдала за ним, выносила свое суждение и проверяла это суждение снова и снова. Я знаю его наизусть, как катехизис. Я знаю его сильные и слабые стороны и думаю, что у меня есть некоторые, очень неверные, но все-таки основания для надежды.

Гарри тщеславен, тщеславие — свойственный мальчишкам порок, и я не виню его, однако тщеславен он чрезмерно. С одной стороны, это может побудить его жениться на мне, потому что тогда все увидят, какой он молодец — поступает так, как должно, верен однажды данному слову, выполняет свое обещание, даже, если угодно, спасает меня, свою прекрасную даму. При мысли о том, что Гарри может меня спасти, я замираю на ходу и сжимаю спрятанные под плащ руки так, что ногти больно вонзаются в плоть. Гарри и впрямь может прийти в голову спасти меня, и тогда мне придется быть ему благодарной Артур умер бы со стыда, только вообразив, что его хвастливый братец меня спасает; однако Артур умер, умерла и моя мать — мне придется справиться в одиночку.

Впрочем, в равной мере тщеславие Гарри может сработать и против меня. Если ему напоют, как богата принцесса Элеонора, как влиятельно семейство Габсбургов, как лестно породниться с императором Священной Римской империи, он, пожалуй, не устоит. Его бабка непременно вставит словечко против меня, а ее слово для Гарри — закон. Она-то, конечно, будет упирать на то, что предпочтительней жениться на принцессе Элеоноре, и он, как всякий юный глупец, не устоит перед соблазном заполучить неведомую красавицу.

Но даже захоти он жениться на ней, все равно это не снимает с него обязанности решить, что делать со мной. Отослав меня домой, он будет выглядеть бледно и, уж конечно, не сможет жениться, когда я еще при дворе. Я-то точно знаю: меньше всего на свете Гарри хочет выглядеть дураком. Если найти способ задержаться здесь до тех пор, как встанет вопрос о его женитьбе, у меня будет довольно сильная позиция.

Я иду медленней, рассеянно глядя на холодные воды реки. Мимо скользят лодки, люди в них зябко кутаются в зимние одежды. Какой-то мужчина, узнав меня, выкрикивает: «Доброго дня, ваше высочество!» Я поднимаю руку в ответ. Жители этой страны полюбили меня с самого того дня, как я сошла на берег в маленьком порту Плимута. Это еще один аргумент в мою пользу с точки зрения принца, вступающего на престол и жаждущего народной любви.

К тому ж, надо признать, Гарри щедр. Он слишком молод, чтобы в полной мере осознать могущество денег, и ему никогда ни в чем не отказывали. Уверена, он прекратит многолетнюю перебранку насчет приданого и вдовьей доли, а предпочтет сделать широкий, великодушный жест.

Да, мне следует позаботиться о том, чтобы Фуэнсалида и мой отец не предложили отправить меня домой. Фуэнсалида давно потерял веру в мою звезду. Но я — нет, я веру в себя не потеряла. Я должна побороть панику, побороть свои страхи. Бежать с поля боя нельзя.

Когда-то я нравилась Гарри, я знаю это. Сам Артур первым рассказал мне, что его маленький братец, когда вел меня к алтарю, воображал, что он и есть настоящий жених и что я его невеста. Я холила в нем приязнь к себе, при всякой нашей встрече оказывая ему знаки внимания. Когда его сестра потешалась над ним, отмахивалась от его слов, я ласково на него смотрела, просила спеть для меня, восхищалась тем, как он танцует. В тех редких случаях, когда удавалось побыть с ним с глазу на глаз, я просила его почитать мне, а потом мы обсуждали прочитанное. Я находила случай дать ему понять, что нахожу его мнение интересным. Впрочем, он мальчик умный, и говорить с ним легко. Моя трудность, собственно, всегда состояла в том, что все вокруг так часто им восхищаются, что моя скромная похвала вряд ли дорого стоит. После того как его бабка, миледи матушка короля, провозгласила его красивейшим и ученейшим принцем во всем христианском мире, что еще я могу сказать? Как похвалить мальчика, который уже захвален до того, что сам верит в свою исключительность?

Прошедшие годы дались мне нелегко. Он никогда не слышал, как я весело хохочу, не видел меня улыбающейся, легкой, резвой. Он видел меня бедно одетой и неуверенной в себе. Меня никогда не приглашали потанцевать для него, спеть. Когда двор выезжает на охоту, мне дают лошадь какую похуже, и я вечно вынуждена плестись в хвосте. Я выгляжу усталой и озабоченной. А он молод, весел, любит роскошь и нарядную одежду. Возможно, он привык видеть во мне бедную родственницу, унылую вдову, семейную обузу. Он из тех, кто потакает своим желаниям, он с легкостью может освободиться от долга. Тщеславный, полный самомнения, легкомысленный недолго думая, он может отослать меня домой. Но мне нужно остаться. Если я уеду, он уж точно забудет меня через минуту. И потому мне нужно остаться.

Дон Фуэнсалида, которого призвали на королевский совет, отправился туда, печась о своем достоинстве, с высоко поднятой головой, хотя про себя был уверен в том, что ему велят покинуть страну, захватив с собой инфанту. Природная испанская гордость, которая так раздражала всех при дворе, благополучно довела его до зала заседаний Тайного совета, а там и до круглого стола, за которым собрались министры нового короля, и где, в самом центре, было приготовлено для него место. Посол чувствовал себя словно ученик, вызванный в учительскую для нагоняя.

— Полагаю, мне следует прояснить положение, в котором находится принцесса Уэльская, — неуверенно произнес он, поклонившись. — Приданое ее хранится в неприкосновенности за пределами страны и может быть выплачено в…

— Не в приданом дело, — перебил его один из советников.

— Не в приданом? — удивился дон Фуэнсалида. — Но посуда…

— Король намерен быть щедрым к своей нареченной.

— Нареченной? — только и смог переспросить ошеломленный посол.

— Первейшей важностью в настоящий момент является мощь короля Франции и опасность его амбиций в Европе. Так было со времен Азенкура. Король страстно желает вернуть славу Англии. Безопасность нашего государства зиждется на трехстороннем альянсе между Испанией, Англией и императором. Наш юный король полагает, что его свадьба с инфантой обеспечит нам поддержку короля Арагона. Так ли это?

— Разумеется, так, — чувствуя головокружение, подтвердил дон Фуэнсалида. — Однако посуда принцессы…

— Посуда не имеет значения, — повторил советник.

— Я полагал, имущество ее высочества…

— Оно не имеет значения.

— Что ж, я доложу ее высочеству об этой перемене… в ее судьбе.

Члены Тайного совета поднялись из-за стола:

— Сделайте милость.

— Я вернусь, когда… повидаюсь с ее высочеством.

«Вряд ли стоит, — подумал Фуэнсалида, — сообщать им, что принцесса гневается на меня, считает предателем и, вполне может статься, не захочет меня принять». Незачем рассказывать им, что в последний раз, когда они виделись, он сказал ей, что дело ее проиграно, что замужество ей не светит и что все вокруг давным-давно это знают.