Игра Реальностей. Эра и Кайд. Книга 2 - Вероника Мелан

– Давай, моя хорошая, трахни меня…

Ани, у которой напряглась челюсть, банки-бицепсы и спина, прохрипела ему сладострастно.

– Так тебе, так…

– О да, моя хорошая. Так мне…

Сегодня Эльконто расслабляется, сегодня он позволит себе решительно все! Вот что значит правильно использованное желание – как умно, как вовремя, какой же он молодец! Сегодня он наконец-то узнает, что же это за эйфория такая – женский оргазм.

– Я тебе и в задницу вставлю…

Дэйн оказался талантливым, подмахивал четко в такт.

– Что угодно… Куда угодно…

И нежным голосом застонал, когда его прикусили за опоясанную серебряной цепочкой шею.

* * *

(Cimorelli feat. James Charles – Never Enough)

За неделю до Нового года.

Реактор.

Сколько раз он обещал себе хорошие кофейные автоматы взамен тех, которые поставил когда-то? Много. И, наконец, сдержал обещание – с утра в коридорах красовались машины фирмы «Морнелли», а самую лучшую из них он приберег для собственного кабинета.

Вкус кофе, если его чувствуешь каждым рецептором на языке, неподражаем, уникален, глубок. Теперь не Дина будет радовать его картонными стаканчиками, а он ее тонким стеклом и шикарным ароматом. Чем не праздник?

Когда в дверь постучали, Дрейк отставил стакан, дал команду войти.

Сделался дважды чутким, когда в дверь шагнул Чейзер. Аллертона Дрейк ждал – не торопил, но и не забывал. Теперь наблюдал за ним внимательно, встревожено. Как все прошло, чем обернулось? Дождался, пока Мак сядет на стул – отметил тень печали в глазах, равно как и некое глубинное удовлетворение от верно завершенного процесса.

– Пожалел? – спросил сразу, без обиняков.

«Что пошел туда? Что ввязался в это?»

Мак покачал головой – нет, не пожалел.

Молчание длилось долго, почти бесконечно, но сохранялась в нем невесомость, неуловимая грусть.

– Расскажи.

Попросил, потому что понял – Аллертон пришел не столько за советом, сколько за фразой о том, что «все хорошо, все правильно». Сам знал об этом, но верил ему, Дрейку, желал поставить сверху собственных размышлений чужую печать.

Аллертон какое-то время смотрел на свои переплетенные пальцы, после заговорил тихо.

– Она умерла во сне днем. Лежала тихая, спокойная, как будто даже счастливая, а в руках свитер…

Дрейк не перебивал.

– Лайза сказала, что довяжет, что там чуть-чуть, и она уже научилась – баба Лида давала вечерами уроки.

Шлейф далекого мира, чужой квартиры: старенького телевизора, запаха пшенной каши, лежащих на столе поверх программы карточек лото. Чуть ржавой хлебницы на дребезжащем холодильнике, прозрачных кухонных занавесок, вафельного полотенца с ярким оранжевым самоваром.

– Это было хорошее время. По-своему. Другое, но хорошее. – Аллертон помолчал. – Мы организовали ей похороны на загородном кладбище – все, как полагается. Проводили. Сходили к нотариусу, оставили детали родственников – с ними свяжутся, передадут им в наследство квартиру. В общем, все завершилось…

И умолк, не продолжил. За него продолжил Дрейк:

– Все правильно. Как и должно быть. У нее был другой путь, пока вы с Лайзой не пришли – путь страданий. Благодаря вам она обрела душевную свободу. Такая проложит ей долгий счастливый путь дальше.

«Правда?» – взгляд зеленовато-коричневых глаз.

«Правда», – Дрейк был уверен в собственных словах.

– С нее пали оковы. Поверь, все было бы по-другому, останься она в одиночестве. И в данном случае настоящие родственные связи не важны. Вы для нее сделали больше, чем, возможно, сделал бы настоящий сын, окажись он жив.

Аллертон успокаивался. Слушал внимательно, впитывал – сегодня он передаст эти слова Лайзе. Эту светлую печаль они переживут вместе. Она довяжет ему свитер, тот навсегда ляжет на полку в шкафу, как нечто ценное, предназначенное не для носки, но для памяти.

– Да, о родственных связях… – Мак впервые посмотрел на Начальника прямо. – Благодаря проведенному там времени, я их почувствовал, уловил. Свои в том числе. Свою…

Замялся.

– Нашел мать?

– Да.

«Что думаешь делать?» – не стал спрашивать об этом вслух, понимал, что иногда человека лучше не торопить.

– Что делать с этим пока не знаю, – признался Аллертон сам. – Хотел сходить к ней, сообщить, что жив-здоров, но после подумал, что не смогу с ней остаться и этим расстрою.

«Точно как у Бернарды когда-то».

Дрейк молчал. Пусть сделает так, как решит сам. Он поддержит.

– Поэтому… хотел кое о чем… попросить. Понимаю, что прошу… сложного.

За окном шел снег. Дрейк хранил тишину, ждал. Когда понял, что не дождется, мягко подтолкнул:

– Говори.

– Можно сделать так, – теперь Чейзер смотрел прямо, как солдат, как воин, готовый к отказу, но не готовый отказаться от победы, – чтобы, когда все закончится для меня на Уровнях, я вернулся к ней в другую ветку? Туда, где нас не разлучат?

– Можно, – ответил Дрейк прямо. И увидел, как во взгляд напротив вливается облегчение, будто после затяжного ливня, рассеивая тучи, проглядывает солнце. Пусть это не по правилам – так откровенно замещать пространственные ветки, но он хочет помочь и потому сделает это.

– Что-то еще? – чувствовал, что просьба не последняя.

– Да. Пока я ничего не придумал и не решил, возможно ли сделать ее жизнь…

– Более комфортной?

– Да.

Вопрос, конечно, не простой и чуть спорный – небесных законов и личной воли никто не отменял, – однако пара-тройка хороших событий еще никому не вредила. Или целый ряд хороших событий.

– Я это сделаю.

– Спасибо. Я тебе…

– Ты ничего мне не должен. Если за помощь взымают плату – это манипуляция. Я помогаю просто так, потому что так решил сам. Даже если ты пока не появишься, она будет жить хорошо, и ни в чем не будет нуждаться.

Подписано. Точка. В конце концов, не Аллертон ли только что безвозмездно помог совершенно чужой для него душе? Почему тогда не помочь его родственной?

– Считай это моим тебе новогодним подарком. Если так проще.

Поднимался со стула Чейзер уже почти без туч в глазах. С их остатками, которые долго не продержатся; вскоре Мака и Лайзу примет в мягкие объятья прежняя жизнь – обнимет, закружит, заворожит. И все пойдет как прежде, к тому же скоро праздник.

– Что-нибудь еще? – спросил Дрейк, когда Аллертон остановился уже у двери. И понял – ничего. Обыкновенное во взгляде «спасибо».