Восемь Драконов и Серебряная Змея - Yevhen Chepurnyy

Правитель с нарочитым спокойствием отвернулся, и отдал слугам несколько быстрых распоряжений. Те внесли его парадные одежды: витые наплечники из золотой проволоки, и корону — высокую шапку из золотой сетки, овальную и с заострённым верхом. Облачившись надлежащим образом, Дуань Чжэнмин сел на принесённый походный трон. Все присутствующие встали за его спиной, и нежданные просители были приглашены внутрь.

Вошедшие юноши выглядели достаточно обыденно — их серые монашеские одеяния, гладко выбритые головы, и неприметные лица не выделили бы их из сотни любых других последователей Будды, недавно вступивших на путь монашества. Примечательным было разве что проскальзывающие в их глазах горе и отчаяние. Молодые монахи опустились на одно колено, и низко поклонились.

— Встаньте, — велел им правитель. Те, вновь поклонившись, поднялись. — Что привело ко мне славных учеников Шаолиня?

— Приветствую тебя, государь, — заговорил один из двух монахов, более бойкий на вид. Его товарищ лишь смотрел по сторонам по-детски широко открытыми глазами, будто бы несказанно удивленный происходящим.

— Мое монашеское имя — Хуэйчжэнь, а это мой брат по вере, Сюйчжу, — представил себя и своего спутника монах. — Мы пришли к тебе с письмом от нашего старшего, Сюаньбэя, — доставая из-за пазухи конверт, Хуэйчжэнь неожиданно всхлипнул.

Сюйчжу (слева) и Хуэйчжэнь

Озадаченно приподняв бровь, Дуань Чжэнмин кивнул слуге, который взял письмо, достал его из конверта, и, тщательно осмотрев, поднес государю. Тот, приняв послание, углубился в чтение; монахи же, тем временем, выглядели все растеряннее, а более робкий Сюйчжу и вовсе пустил слезу. Подняв глаза от письма, правитель Да Ли с сомнением оглядел грустных послушников, и заговорил:

— Наставник Сюаньбэй заслужил мое искреннее уважение, как мастер боевых искусств и знаток учения Будды. Его приезд в Да Ли — честь и радость для меня. Когда он почтит мою столицу личным присутствием?

Этот вежливый вопрос вызвал в молодых монахах настоящую бурю — Хуэйчжэнь заплакал, прикрыв лицо руками, а Сюйчжу и вовсе зарыдал в голос, без сил опускаясь на пол.

— Всего три дня назад, — выдавил он сквозь слезы, — мы вошли в пределы Да Ли, и остановились передохнуть в монастыре Шэньцзе, намереваясь после отдыха двинуться в столицу. Но вчерашним утром, я вошёл в келью наставника, и… и… — он вновь зашелся в рыданиях. Дуань Чжэнмин терпеливо ждал.

— И нашел его лежащим без движения на постели, — наконец, продолжил юный монах, отдышавшись. — Он… он был мертв. Убит.

— Убит? — искренне удивился Дуань Чжэнчунь. — Как? Кем?

— Я… я не знаю, — испуганно ответил Сюйчжу. — На его груди был огромный синяк, а сама она как бы… вмялась внутрь.

— Оставил ли убийца какие-нибудь следы? — строго вопросил правитель Да Ли. Юный монах окончательно потерял дар речи, и лишь судорожно замотал головой в жесте отрицания.

— Келья наставника Сюаньбэя была такой же чистой, как и вчера, — вмешался его товарищ. — Убийца пришел и ушел незамеченным.

— На свете есть много могущественных боевых умений, способных убить одним ударом, и оставляющих подобные следы, — неожиданно заговорил Хуанмэй. — Но лишь одно из них способно преодолеть защиту такого искушённого практика боевых искусств и техник развития, каким был Сюаньбэй. Имя ему — шаолиньский Кулак Веды.

— Наш наставник практиковал это боевое искусство, — встрепенулся Хуэйчжэнь, утирая слезы. — Кулак Веды — один из семидесяти двух тайных стилей Шаолиня. Обучать ему кого-то, кроме внутренних учеников — строго запрещено.

— Верно, — печально кивнул Хуанмэй. — Однако же, не секрет, что многие из этих тайных искусств тем или иным способом попали в чужие руки.

— Значит, некий практик Кулака Веды, искусный в скрытности и техниках шагов, незамеченным проник в монастырь Шэньцзе, и убил одного из высокопоставленных шаолиньских монахов, также практиковавшего это искусство, — задумчиво проговорил Принц Юга. — Мне неизвестны сильные воины, считающие своими врагами как Шаолинь, так и лично Сюаньбэя.

— Я тоже ничего не могу сказать о врагах Шаолиня, — сумрачно ответил Хуанмэй. — Но есть у меня одна история, которой я хочу поделиться с вами, — присутствующие заинтересованно перевели на него взгляды, и даже всхлипывания юных монахов слегка поутихли.

— Тринадцать лет назад, когда я ещё не принял постриг, мне случилось сопровождать домой вышедшего в отставку чиновника, — начал настоятель храма Няньхуа. — Он и его жена были моими друзьями, и попросили меня охранять их на пути, известном своими опасностями. Эти опасности не обошли нас стороной — четверо разбойников заступили нам дорогу, и я вынужденно применил свое боевое искусство, пальцевые техники Ваджры, чтобы сразить их. В этот самый миг, мимо проходили двое — мать и сын. Женщине было около тридцати, мальчику — одиннадцать или двенадцать. К моему великому удивлению, мальчишка вмиг узнал мой стиль, и даже понял, насколько я освоил его — в то время, где-то на треть. Кроме того, невоспитанный юнец принялся оскорблять мое боевое искусство, — в голосе Хуанмэя не прозвучало злости — лишь, как ни странно, грусть.

— И что же вы сделали, наставник? — спросил Дуань Чжэнчунь. — Верно, усовестили мелкого негодника?

— Пусть я и был тогда горяч и незрел, я не стал бы пререкаться с ребенком, — печально усмехнулся монах. — Но обида побудила меня потребовать у его матери извинений. Когда я подошёл к ним, мальчик попытался напасть на меня, но женщина удержала его, приказав сыну не устраивать ссор в дороге. Они намеревались уйти, но моя горячность не позволила мне отпустить их, — Хуанмэй коротко вздохнул. — Я встал у них на пути. В этот раз, мать не успела удержать сына, когда он ударил меня. Ударил один-единственный раз, но с силой, достаточной, чтобы убить, — монах раздвинул халат, показывая старый шрам — глубокую круглую рытвину в коже, на левой стороне груди.

— Как же вы выжили, наставник? — озадаченно спросил Инь Шэчи. — Если я все понял правильно, атака того мальчишки должна была остановить ваше сердце.

— Верно, — кивнул настоятель храма Няньхуа. — К счастью, я родился с маленьким отличием от большинства людей. Мое сердце — с правой стороны, а не с левой. Но даже так, удар мальчика вышиб из меня дух. Лёжа на земле, и пытаясь собраться с силами,