Глубокое бурение - Алексей Лукьянов

— Оставь! — всхлипнул Альбин Петрович.

Но Хрущ не реагировал, а продолжал механически двигать челюстями.

Только теперь Пиворас заметил, что это не совсем Хрущ. То есть внешне он очень напоминал себя вчерашнего, но пиджак поменял цвет с терракотового на бордовый, один ус был пышнее и короче другого, и главное — у него была лишняя пара рук.

Дополнительные конечности доверия к гостю не вызывали, но агрессии новый Хрущ не проявлял, а что продукты сожрал… ну, все ведь есть хотят.

— Как лёд? — спросил Альбин, изображая радушного хозяина.

— Начался, — с набитым ртом прочавкал Хрущ.

Пока Пиворас думал, о чем бы спросить еще, в подтрибунье кто-то пролез.

— Кто тут? — Новый вопрос родился сам по себе.

— Это… лёт начинается, — прогудел гость.

Это был еще один Хрущ. Он сел на корточки рядом со своим двойником и поинтересовался:

— Живете тут?

Через час Пиворас опять остался без жилья. Подтрибунье набилось усатыми мужиками и бабами с разным количеством рук, а так — почти не отличимых друг от друга. Они постоянно совокуплялись, мололи чепуху, гадили, и жить стало совершенно невозможно.

— Дурдом тут устроили! — напоследок выкрикнул Альбин Петрович и быстро, пока на него не обратили внимания, покинул свой последний приют.

Лаз из-под трибун терялся в зарослях волчьего лыка, которым здорово поросла южная часть парка. Кое-как продравшись через кусты, Пиворас оказался на широкой тропинке, почти тротуаре, по которому через парк и далее через лесополосу каждый день шла на работу толпа народу. Уже заметно рассвело, но тропинка была пустой — значит, еще рано, семи нет.

На деревьях то тут, то там можно было увидеть людей в одинаковых костюмах, некоторые имели лишний комплект верхних конечностей.

Дурдом преследовал Пивораса даже на улице.

Куда теперь идти? Может, на лесопилку? Там у Димы с Раей друзья живут, человек двадцать. У них вагончик, ему место тоже найдется, наверное…

В смятении Альбин бросился к дороге, по которой уже носились машины.

Шум успокаивал. Шум значил, что жизнь продолжается, что ничего странного и страшного не случилось, все спешат по своим делам. Да здравствует шум!

Повеселев, Пиворас решил идти вдоль дороги до пристани, а там и до лесопилки рукой подать. Все лучше, чем мимо Хрущей топать — кто знает, что у них на уме?

Большой черный «Опель» промчался мимо, но через сто метров с визгом и дымом из-под колес остановился — и начал сдавать назад. Пиворас хорошо знал, что это за машина, и начал пятиться…

Автомобиль не стал приближаться вплотную. Из салона вышли трое: пожилой мужчина и одинаковые с лица и прочих мест молодые люди.

— Альбин Петрович, вас ищут.

— Пусть ищут, — отмахнулся Пиворас. — Отстаньте.

И пустился наутек.

Молодые люди, проявив чудеса физической подготовки, в три прыжка догнали Альбина и потащили к «Опелю».

— Нельзя, Альбин Петрович, по улице сейчас ходить. Сумасшедших что-то слишком много развелось. — Пожилой с подозрением всматривался в кроны деревьев. Оттуда доносился смех.

Упирающегося и визжащего о своих правах Альбина силой запихнули в автомобиль, и минуту спустя только сизый дымок выхлопа свидетельствовал: здесь только что стояла машина.

А Марина Васильевна проснулась с цифрой в голове.

Восемь.

Это же проще пареной репы! Сначала — один. На следующий день — двое.

Потом — четверо. Геометрическая прогрессия.

Хороша перспективка: таким манером к концу недели их будет двести пятьдесят шесть. Это нужно как-то остановить!

Она вскочила с постели и заметалась по квартире. Звонить кому-нибудь? Пожалуй, не стоит. Да и кто поверит? Есть, конечно, Наташа, но она слишком далеко, в Лосьве… хотя, если подумать, не самая плохая мысль.

Отыскав в сумке среди бланков, счетов и рецептов бумажку с номером сестры, Марина подошла к телефону, и тут оказалось, что он не работает. Несколько раз нажав на рычаг, Марина вновь поднесла трубку к уху, но результат остался прежним — мертвая тишина в эфире.

Похоже, кто-то перегрыз провод. Или нассал на розетку. Теперь только одному Богу известно, сколько продлится коммуникационная блокада.

Монтеры боялись Марину Васильевну как огня. Во-первых, воняет в квартире жутко, во-вторых, косоглазый сиам Шах порвал год назад их коллегу, когда тот приходил устранять похожую неполадку.

Чтобы не психовать понапрасну, Марина занялась уборкой. Половина седьмого утра, самое время! Вытерла лужи, убрала кучи и как бы между прочим вспомнила, что раньше, еще когда в Таджикистане жили, у них на две семьи живности имелось — одна собака Жулька, стерва и развратница, которую неясно кто любил. Просто подарили щенка, а выросла озабоченная неврастеничка — даже котов во дворе пыталась совращать, Марина сама видела. И при каждой любовной неудаче бросалась в драку. А теперь Жулька вспоминается как золотая собачка…

Ведь никакой радости или даже приснопамятного глубокого удовлетворения от своего подвижничества Кулик не ощущала. Только бесконечную тупую злобу на людей.

Ну вот, стоит о людях вспомнить, и опять эти подкидыши на ум приходят. Ну кто их ей навялил, как бы узнать?

Собак выводила с опаской, то и дело вздрагивая от приближающихся шагов. Но в конце концов бояться надоело, и Марина Васильевна смело сходила в магазин, смело купила масла, сыра и батон, смело позавтракала и, прямо-таки кипя отвагой, устремилась на работу. Она обязательно что-нибудь придумает. В крайнем случае — спросит совета у Наташи.

После третьей пары на кафедру заглянула секретарша из ректората, сказала, что просят к телефону Кулик. Марина Васильевна похолодела: вот оно, началось.

Но это был всего лишь Леня Бухта, бывший студент, договориться насчет решеток на окна.

— Ну посмотри на себя, Алик, ты же весь запаршивел! Что тебе надо: все есть, какого ляда ты по подвалам шляешься? Случайно ведь отыскали.

— Отъе…тесь от меня все, — вяло повторил Пиворас. Он был чисто вымыт, пострижен и красиво одет.

— Ты как с матерью разговариваешь? — ахнула мама.

— Отъе…тесь…

Чуть поодаль Двое-из-ларца сосредоточенно изучали внешнее устройство своих ботинок.

— Аскольд, врача уже вызвали? — спросила мама у секретаря.

— Машину за ним отправили.

— Господи, за что мне это… Мальчики, смотрите, чтобы он опять не убежал.

Пиворас мрачно оглядел Одинаковых-с-лица. Он им не завидовал. Любой, кто встанет между ним и волей, горько пожалеет. Дромомания — это вам не фунт изюму, это серьезно.