Моя война - Виктор Косенков

— Там дыра должна быть, — прошептал Жако. — Туда…

— Какая-нибудь охрана?

— Какая к черту охрана! Ну, камеры стоят, наверное, но тебя это волнует? Это не проходной двор, сюда дети не залезают. Точно. Сюда еще попасть надо.

— Тогда пошли. — Я сделала шаг за сетку, стукнулась головой, что-то зацепилось за ткань куртки.

— Погоди, дай отдышаться.

— Некогда, сам знаешь.

Серый Жако, кряхтя, полез в дыру.

— Куда теперь?

— Под ноги смотри и старайся держаться стены, справа. Метров через пятьсот будет освещенная зона. Точно.

— Ты тут частый гость?

— Был. Когда-то приходилось тут отсиживаться. Я, знаешь, известная личность был. Это вроде служебного туннеля, он идет параллельно главному. Поезда идут левее.

Словно подтверждая его слова, слева глухо загрохотало и зашипело.

— Ну, вот и все. Точно, точно… — облегченно сказал Серый Жако, когда перед нами открылась последняя дверь, и мы выбрались из закутка через какие-то палки, автоматы для уборки, тряпки и прочую уборщицкую мишуру на освещенную платформу. — Вот и все. Теперь метро, тебе в одну сторону, мне в другую. Точно. Тебе куда?

— Вероятно, в аэропорт.

Жако покрутил головой в поисках расписания.

— Ага, тебе тогда туда, — он махнул на правую половину платформы. — А мне, значит, в другую сторону. Хватит приключений, здоровье дороже. Тот поезд почти прямой, на предпоследней станции пересядешь.

— Спасибо.

— Не за что, в метро преследовать бесполезно. Переходы, пересечения линий, сам черт ногу сломит, точно, точно… А еще есть служебные каналы… Эх, была б моя воля я тут бы жил.

— Так в чем проблема?

— Люблю, когда солнце настоящее, — Жако пожал мою руку. — Приятно было познакомиться. Но надеюсь, что мы больше не пересечемся. Уж извини, но это для меня уже слишком. Точно, точно…

— Ничего, ничего. Тебе спасибо, — в туннеле заревело, это подходил мой поезд. — Прощай и береги себя.

Он еще что-то сказал, но слова заглушил грохот вылетающего из черноты туннеля поезда.

Корпоратисты опоздали не намного. Удивительно, как иногда минуты решают твою судьбу. Тот, кто шел за нами по автомобильному лабиринту, и те, кто пошел поверху, задержались буквально на минуту.

За мной уже закрылись двери, когда все произошло. Серый Жако махал мне рукой. Дурачок! Подходил его поезд. Я кинулась к дверям, рванула пистолет из-за пазухи… но пол уже дрогнул, очертания предметов едва заметно смазались. Хищной тенью метнулся уже знакомый мне китаец. Он почти наверняка видел мое движение. Толчок. В воздухе взлетела желтая борода. И поезд надвигается, надвигается!!!

Я не слышала криков, но воображение услужливо дорисовало картину. Кричащие женщины, кто-то бежит за полицией, кто-то сосредоточенно проталкивается к выходу. Пассажиры старательно делали безразличный вид, но на всякий случай некоторые из них перешли в другой вагон. Я спрятала пистолет обратно в кобуру. Прости, Жако…

Через час меня не было во Франции. Легкости Парижа уже не хотелось. Вообще ничего не хотелось. В теле была страшная усталость, в голове пустота. Хотелось закрыть глаза, плюнуть на все и лететь. Казалось, что все плохо.

За мной маячила тень команды корпоратистов, вокруг были смерть и разорение, от Камаля не было никакого ответа, я даже не знала, сумел он встретить тот груз, который я ему послала, или нет. Мои финансовые возможности еще не внушали опасений, хотя и сильно поуменьшшшсь. “Калиюга” все еще оказывала мне поддержку. Наверное, это было единственным светлым пятном на общем темном фоне. Вообще после прохождения защиты я чувствовала себя другой. Словно действительно родилась заново, но не обновленной, а с грузом старых бед и неоконченных дел.

Наверное, я устала. Но ведь я хочу большего. Я всегда хотела большего. Глупо думать, что это будет легко. Но для чего все это? Для чего мне это “большее”?

Я откинулась на спинку кресла. Самолет напряженно гудел, поглощая километры пути, превратившись в движущуюся по карте точку, безличную, словно статистика. И я, слившись с этим безличием, неслась куда-то, плохо даже понимая, куда, и совсем не понимая, зачем.

Для чего мне это все? Для чего?

В полусне или в полубреду кто-то произнес фразу. Я не расслышала, но потянулась сознанием туда, где шевельнулась тень. Тень чего? Ответа?

Снова фраза, теперь яснее…

“Все в женщине — загадка, и все в женщине имеет одну разгадку…”

Он вроде бы говорит сам с собой и вместе с тем нет. Или только для тех, кто хочет его слушать?

“…она называется беременностью. Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребенок. Ты же ищешь смысл, в нем хочешь обрести надежду. Надежда не может быть для одного, сделай ее надеждой для всех. Пусть твоей надеждой будет: “О, если бы мне родить Сверхчеловека!”

Я спала до самого Милана. Там я сошла с рамо-лета, чтобы сразу же сесть на другой, отправляющийся в Стокгольм. В воздухе было легче.

Большую часть полета я дремала. Мне виделись во сне странные картины, часто не связанные между собой, иногда последовательные. А еще в моем сне был голос. Я разговаривала с ним, спрашивала. Ровный голос убаюкивал, погружал меня в еще более глубокую дрему.

— Перед человечеством сейчас стоит целый ряд проблем, от решения которых зависит очень многое. Многообразие возможных путей развития, увы, не позволяет нам смотреть на проблему сквозь пальцы.

Возможно, именно это многообразие явилось толчком к развитию нашего проекта. К каким целям пойдет человечество? Каким идеалам станет оно поклоняться? Что за идеи вознесет на свое знамя? Через какие потрясения придется пройти обществу? И, главное, каков будет конечный результат? Множественность ответов на эти вопросы ужасает и наводит на размышления.

— С чего ты взял, что будут какие-то потрясения? — спросила я своего невидимого собеседника.

Во сне мне показалось, что он сидит позади меня, в том же самолете. “Как глупо вот так ораторствовать”, — пришла на ум осенней сонной мухой мысль.

— Потрясения неизбежны, — последовал уверенный ответ. — Потрясения станут естественным результатом многочисленности возможных путей развития. Так или иначе, но разница потенциалов должна будет спровоцировать разряд, результаты которого не могут не быть катастрофичны. Особен-. но в условиях, когда естественные сдерживающие рамки размыты и нет еще сколь-либо прочной моральной системы координат.

— О чем ты?

— Мораль и система ценностей. Такими рамками и координатами служили, во все времена, различные религиозные системы, чья безусловность утверждалась людской верой, силой церкви и согласием государства. В наше время, когда религиозные установки уже не являются сдерживающими факторами, а государство играет второстепенную роль в жизни своих граждан, людям легче решиться на активные действия в случае любых социальных неурядиц. Такова отрицательная сторона космополитизма, люди имеют меньшее количество .понятий, которыми стоит дорожить, почитать. Вообще нужно отметить ту последовательность, с которой повсеместно утверждалась в прошлом власть единой церкви. Вне зависимости от разночтений в ряде священных текстов и различий между такими религиозными системами, как, например, мусульманство и христианство, повсюду устанавливалось единообразие религий и их основных ценностей. Все, что не укладывалось в минимальный допустимый диапазон, искоренялось и объявлялось ложным. Так, можно уверенно сказать, что именно тогда закладывался первый кирпич в фундамент глобализации всего человечества. Фактически миссионеры, несущие “свет истины Христа” в дебри лесов Амазонки, являлись первыми проводниками глобализма. Это можно считать начальным этапом к объединению человечества. Сейчас перед нами стоит задача найти новую систему координат, которая, аккумулируя опыт прошлых веков, исключала бы из своей структуры ошибочные ходы и положения. Мы должны завершить тот труд, который взвалили на себя проповедники и миссионеры. Наша задача — объединить человечество, исключить разрозненность различных культур, религий и социальных установок, делающих невозможным адекватно осуществлять руководство людскими ресурсами.