Добрые люди - Артуро Перес-Реверте

В этот миг хозяин дома, присутствовавший в гостиной со своим, как обычно, доброжелательным и несколько отрешенным, почти отсутствующим видом, попросил у гостей извинения – ему пора было вернуться в библиотеку, к своим занятиям. Поднявшись с кресла, он пригласил академиков проследовать за ним и лично ознакомиться с этим его излюбленным детищем. Те отправились за хозяином с большим воодушевлением и, миновав коридор, увешанный великолепными картинами – «Вот Грез, Ватто, а здесь Фрагонар… Далее, как видите, уже знакомая вам Лабиль-Жиар… Все это приобрела моя супруга», – с вежливым равнодушием рассказывал Дансени на ходу, – оказались в просторном помещении, все четыре стены которого занимали стеллажи, заполненные книгами, в середине стоял стол, на котором располагались издания крупного формата с гравюрами и эстампами.

– Потрясающе, – бормотал дон Эрмохенес, взирая на все это великолепие разгоревшимися от алчности глазами.

Они изучали названия на роскошных позолоченных корешках при свете канделябра, который Дансени зажег с помощью некоего новейшего изобретения – особенных серных спичек, которые, если сунуть их во флакон с серной кислотой, мгновенно вспыхивали ярким лучистым светом.

– Мое убежище, – пояснил Дансени, обводя рукой помещение. – Здесь у меня собранье небольшое/Ученых книг, покой и тишина[54], как говаривал ваш поэт Кеведо, который столь по вкусу моей жене. Очень верные слова!

Академики с трепетом обозревали его владения. Библиотека была разделена по темам: древняя и современная философия, история, ботаника, точные науки, морские и сухопутные путешествия… Дансени доставал с полок тома и передавал их в руки гостей.

– Взгляните: ваш соотечественник, падре Фейхоо, «Всеобщее критическое обозрение» в восьми томах. Отменное издание, не правда ли? Мадридская королевская типография… Есть у меня и роскошный «Дон Кихот» Ибарры, ин-фолио, которое вы, то есть Испанская королевская академия, издали в прошлом году… Великое произведение, простите мне эти громкие слова, к тому же замечательно изданное. Превосходная вещь!

– Наша гордость, – заметил польщенный дон Эрмохенес.

– И моя тоже, ведь я как-никак счастливый обладатель этого сокровища, которым может гордиться всякая библиотека.

– Вы читаете по-испански?

– С трудом. Но прекрасная книга остается таковой всегда, независимо от языка, на котором она издана. А ваш «Дон Кихот» просто замечательный, хотя у меня имеются и другие издания, вот, взгляните… Вердуссен, напечатанный в Антверпене, а это великолепное французское издание Арманда, тысяча семьсот сорок первого года… А вас, сеньор адмирал, возможно, заинтересует вот это…

Дон Педро прочитал надписи на корешках: «Voyage de George Anson»[55], «Voyage de La Condaminе»[56]… Затем с большим удивлением обнаружил и переведенный двухтомник «Voyage historique de l’Amérique Méridionale»[57]Ульоа и Хорхе Хуана.

– Успешное течение дел позволяет мне коротать свое время здесь, – сказал Дансени. – Как видите, мне есть чем наполнить свою жизнь. Точнее, то, что от нее осталось.

– Осталось, без сомнения, не так уж мало!

– Кто знает… В любом случае, отсюда я любуюсь Марго, участвую в ее жизни, а затем, когда огни гаснут, потихоньку возвращаюсь в свой мир.

Дон Педро, листавший один из томов, тепло улыбнулся.

– Вы непревзойденный библиофил.

– Вы преувеличиваете, – возразил Дансени. – Я всего лишь один из тех, кто отгородился от суеты книгами.

Адмирал поставил книгу на место и продолжил осмотр: «Lettres sur l’origine des sciences»[58], «Tableau méthodique des minéraux»[59]… Любуясь подобными сокровищами, невозможно было удержаться от зависти.

– Библиотека – это не просто собрание книг, это друзья, единомышленники, – произнес он, сделав несколько шагов вдоль полок. – Лекарство и утешение.

Дансени с благодарностью улыбнулся.

– Вы явно знаете, о чем говорите, мсье. Библиотека – это такое место, где всегда находишь нужную вещь в нужный момент.

– А я думаю, нечто большее… Когда испытываешь искушение слишком уж рьяно презирать себе подобных, для примирения достаточно всего лишь взглянуть на библиотеку, подобную вашей, полную высочайших памятников человеческого духа.

– Истинную правду вы говорите, мсье!

На придвижном столике лежала дюжина свежих изданий: «Journal des Sçavants»[60], «Courier de l’Europe»[61], «Journal Politique et Littéraire»[62]… Дон Педро с любопытством брал их в руки одно за другим. Ни об одном из этих журналов слыхом не слыхивали в Мадриде. Все, что до них доходило, – обрывочные, тщательно профильтрованные официальной цензурой новости, публикуемые «Газетой».

– Так, значит, у вас есть все новинки? Вам удается быть в курсе новых изданий?

– Относительно, – улыбнулся Дансени. – Не все книги, как и не все люди, перешагивают порог моей библиотеки.

Он по-прежнему улыбался, показывая им свои владения, отделенные от остального мира коридором, словно все, что находится за его пределами, представлялось ему далеким и чужим. И от этого чужого мира он предпочитал держаться подальше. Когда-то очень давно, во время морского похода адмирал видел людей, которые точно так же обозревали с борта своего корабля неведомый берег.

– Иной раз мне кажется, – добавил Дансени мгновение спустя, – что Европа позволила завоевать себя дикарям из лесов и с равнин Америки. Понимаете, что я имею в виду?

– Отлично понимаю.

Они уже стояли возле дона Эрмохенеса. Тот слушал их рассеянно, сосредоточенно осматривая стеллажи с книгами по философии и литературоведению. Дело в том, объяснил Дансени, что во Франции издают слишком много книг. Чтение вошло в моду. Любой голодный аббат, любой военный со скудным жалованьем, любая скучающая старая дева берутся за написание книг, и книгоиздатели покупают результат их труда, как бы плох он ни был, потому что и для него рано или поздно найдется свой читатель; и вот отпечатанные книжонки в угоду моде или ради чьего-то праздного времяпрепровождения гуляют там и сям. Как следствие, появилась целая шайка историографов, компиляторов, поэтов, газетчиков, романистов и других относительно человекоподобных существ, которые возомнили себя Вольтерами и мадам Риккобони в одном лице. Иными словами, все принялись философствовать и зарабатывать тем самым деньги. К большому несчастью, разумеется, для бедной философии.