Похождения скверной девчонки - Марио Варгас Льоса

— Зато у Вас есть другие таланты, Архимед. Вам открыта тайна, где надо строить волноломы, а ведь мало кто в мире владеет этим искусством. Талант Ваш, могу Вас заверить, уникален.

«Чим-Пум-Кальяо» оказался захудалым кабачком, расположенным в одном из закоулков парка Хосе Гальвеса. Вокруг крутилось много всякой шушеры, ребятишки продавали карамель, лотерейные билеты, арахис, яблоки в глазури — свой товар они развозили на деревянных тележках или стояли перед импровизированным прилавком: две доски, положенные на козлы. По всей видимости, Архимед бывал здесь частенько, во всяком случае, он приветливо махал рукой встречным, а несколько бродячих собак подбежали, чтобы потереться о его ноги. Когда мы вошли в «Чим-Пум-Кальяо», хозяйка заведения, толстая задастая негритянка, очень дружелюбно поздоровалась с ним из-за стойки, роль которой играл широкий и длинный брус, устроенный на паре бочек: «Ола, старик-волнолом». Вокруг стояло с десяток грубых столиков со скамейками, при этом только часть — под цинковой крышей; остальные — под открытым небом, так что оттуда можно было следить за невеселыми зимними тучами. По радио, включенному на полную громкость, звучала сальса Рубена Бладеса «Педро Наваха». Мы сели за столик неподалеку от входа и заказали севиче, бутифарры и холодное пиво «Пильзен».

Кроме негритянки других женщин в заведении не было. За каждым столом сидело по два, три или четыре клиента. Скорее всего, они работали где-нибудь поблизости, потому что на некоторых были халаты, какие обычно носят работники мясохладокомбинатов, а у каких-то столиков лежали на полу, рядом со скамейками, каски и чемоданчики электриков.

— Так что Вы хотели услышать, кабальеро? — сразу же спросил Архимед. Он смотрел на меня, не скрывая любопытства, и через равные промежутки времени подносил руку к носу, чтобы дотронуться до него и согнать воображаемую муху. — Я хочу сказать: чему обязан Вашим приглашением?

— Расскажите, как Вы обнаружили в себе этот талант — умение угадывать и характер моря, и его волю? — спросил я. — В детстве? В юности? Расскажите. Все, что Вы можете сообщить, мне очень интересно.

Он пожал плечами, словно ничего такого не помнил, а если помнил, то дело не представлялось ему заслуживающим внимания. О чем тут, собственно, толковать? Потом пробормотал, что однажды к нему приходил репортер из «Хроники» и расспрашивал ровно о том же. После этих слов Архимед словно онемел. И только некоторое время спустя едва слышно, почти шепотом, заговорил:

— Такие вещи вовсе не в голове происходят, поэтому и объяснить, что тут и к чему, затруднительно. Я просто знаю, где можно, а где нет. Но случается и впросак попасть. То есть это когда ничего не чуешь.

Он опять довольно долго молчал. Однако, как только принесли пиво и мы чокнулись кружками и отпили по глотку, он заговорил — довольно охотно стал рассказывать о своей жизни. Он появился на свет не в Лиме, а в сьерре, в Пальянке, но отец с матерью перебрались на побережье, когда он едва научился ходить, так что гор он совсем не помнит и словно бы родился в Кальяо. И чувствует себя коренным чалако.[111]Читать и писать научился в приходской школе номер пять, в Бельявисте, но не закончил даже начальных классов, потому что всем надо было «добывать что-нибудь в семейный котелок» и отец устроил его на работу — он продавал мороженое на трехколесном велосипеде с тележкой от самого знаменитого кафе-мороженого, ныне исчезнувшего, которое стояло на авениде Саенса Пеньи: «Ла Делисьоса».[112]В детстве и юности он успел побывать и помощником столяра, и каменщиком, и посыльным в таможенной конторе. Потом наконец поступил на рыболовецкое судно, приписанное к здешнему порту. Там он со временем и обнаружил, сам не зная как и почему, что они с морем «понимают друг друга, как два мула в одной упряжке». На судне он лучше других соображал, где забросить сети и куда придет искать корм косяк анчовет,[113]а где забрасывать не стоит, потому что там дурная вода отпугивает рыбу, так что даже несчастного сома не поймать. Он отлично помнил, как впервые помог построить волнолом в Кальяо, в районе Ла-Перла, примерно там, где кончается авенида де лас Пальмерас. Как ни бились инженеры и подрядчики, волнолом не выдерживал напора волн. «Какого черта здесь происходит? Почему эта сволочь все время уходит в песок?» Подрядчик, наполовину индеец, человек вспыльчивый, рвал на себе волосы и посылал к такой-то матери и море, и все на свете. Но сколько ни чертыхался, сколько ни клял море, оно твердило свое «нет». А когда море говорит «нет», это значит «нет», кабальеро. В ту пору Архимеду еще не исполнилось двадцати, и он остерегался жить в каком-либо одном месте, потому что его могли забрить в армию.

И тогда Архимед принялся раздумывать да прикидывать: а стоит ли клясть море последними словами, может, попробовать «с морем потолковать»? Мало того, «выслушать его, как слушают друга». Говоря это, он поднес руку к уху и всем видом своим изобразил жадное внимание и любопытство, словно в сей миг получал секретные сообщения от океана. Однажды приходской священник из церкви Кармен де ла Легуа спросил его: «Знаешь, кому ты внимаешь, Архимед? Богу. Это от него идут все эти премудрости, которые ты потом повторяешь». Что ж, кто знает, может, Бог и впрямь живет в море. Так вот оно дальше и пошло.

— И стал я слушать, и тогда, кабальеро, море помогло мне почувствовать, что, если построить волнолом не там, где задумано и где оно не хочет, чтобы его построили, а метров на пятьдесят дальше к северу, ближе к Ла-Пунте, «море примет волнолом». Я пошел и сказал об этом подрядчику. Тот сперва расхохотался, как того и следовало ожидать. Но потом, уже от отчаяния, сказал: «Ладно, попробуем, будь оно проклято».

Они действительно попробовали место, указанное Архимедом, и волнолом сладил с морем. Там он до сих пор и стоит, цел и невредим, и никаким волнам его не разрушить. С тех пор пополз слушок, и за Архимедом закрепилась слава «колдуна», «волшебника», «мастера по волноломам». И с тех же пор никто во всей Лиме не взялся бы строить ни один волнолом, пока подрядчик либо инженер не посоветуется с Архимедом. И не только в Лиме. Его возили в Каньете, Писко, Супе, Чинчу — да куда только не возили, чтобы он высказал свое мнение насчет очередного проекта. Он с гордостью подчеркнул, что за всю свою профессиональную жизнь ошибок совершил — по пальцам перечесть. Но случалось, конечно, и такое, потому что единственный, кто никогда не ошибается, это Господь Бог, а может, еще и Дьявол, кабальеро.

Севиче прямо горело во рту, словно там был не обычный острый перец, а арекипский рокоте.[114]Когда бутылка пива опустела, я велел принести вторую, и мы неспешно прикончили и эту, запивая великолепные бутифарры, сделанные из французского батона со свиной колбасой и обильно сдобренные салатом, луком и перцем. И вот, когда Архимед по своей привычке вдруг надолго замолчал, я, осмелев от пива, решился задать вопрос, который вот уже три часа как не давал мне покоя.