Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аль-Серрас поерзал на краешке стула:
— Еще час?
— Он отошел привести себя в порядок. — Она шмыгнула носом и ушла в дом.
Через несколько минут снова появился Фалья, продолжая сжимать в руках гантели. Солнце ярко освещало двор, и он надел небольшие круглые очки с ярко-синими стеклами.
— Боюсь, мы обидели вашу служанку, — нарушил молчание Аль-Серрас.
— Это не служанка.
— О, извините, — сказал Аль-Серрас. Он никогда не краснел, но сейчас у него на шее вспыхнули два пунцовых пятна.
— Это сестра Мария, — сказал Фалья, посмотрев на нас через темные стекла.
— Она приходит из монастыря каждый день или живет с вами постоянно?
— Она не монастырская сестра. Она моя сестра. Мария дель Кармен.
— Ну ладно. — Аль-Серрас похлопал себя по колену. — Полагаю, мне следует объяснить, что я пианист.
— Знаю. Я слушал ваше исполнение. Три раза, — произнес Фалья, подергивая уголками губ. — В Кадисе, Мадриде и Париже.
Аль-Серрас улыбнулся и уселся поудобнее.
— Я увлекся сочинительством. Не вдруг, разумеется. Я размышлял об этом уже несколько лет.
Он продолжал говорить, и я позволил себе переключить внимание на осмотр дворика. Но тут прозвучало: «Дон Кихот» — и я вернулся к их беседе. Аль-Серрас смеялся, Фалья сидел с непроницаемым лицом.
— Ну разве это не нелепость? — кипятился Аль-Серрас. — От нас требуют бесконечных повторов и подражаний. Ничего незаурядного. Но тогда лучше уж оставить все старые темы в покое. — Пианист потряс головой, поднял бокал и поднес его к губам.
Фалья снова взялся за свою штанину.
— Я тоже работаю над сочинением на тему Дон Кихота.
Аль-Серрас замер, задержав бокал перед лицом, чтобы скрыть замешательство.
— Для кукольного представления, — добавил Фалья.
— Куклы?! — расхохотался Аль-Серрас и перевел взгляд на меня: — Ты слышал, Фелю? Кукольное представление! Маэстро над нами шутит.
Но Фалья не смеялся.
— И как движется работа? — прочистив горло, поинтересовался Аль-Серрас.
— Почти завершена.
Во двор вошла сестра с новым кувшином в руке. Она наполнила наши бокалы — равнодушно, словно поливала растения. Мой мочевой пузырь был полон, но я заставил себя выпить и второй бокал.
Фалья поднялся и снова без объяснений покинул двор, сжимая на ходу гантель. Аль-Серрас полез в карман жилета, достал фляжку и плеснул себе из нее в лимонад изрядную дозу спиртного. Не успел он спрятать фляжку, как появился Фалья и занял свое место.
— Конечно, есть вечные темы и вечные места, — не умолкал Аль-Серрас. — Взять хоть Андалусию — это же история! Ее надо чувствовать! Каждый, кому довелось слушать «Ночи в садах Испании», поймет, что я имею в виду. — Он сам пьянел от своих слов. — Какие образы, какие ароматы! Я словно воочию вижу луну, сияющую над каменными стенами. Первые прерывистые аккорды фортепиано — это журчание воды, приносящей жизнь в благоухающие жасмином сады! Нервное звучание виолончели…
— Я никогда не претендовал на подобную живописную точность! — неприязненно произнес Фалья, отодвигаясь от нас подальше.
— Ну разумеется, — кивнул Аль-Серрас.
Композитор что-то негромко пробормотал.
— Простите? — переспросил Аль-Серрас.
— На улице Ришелье, — повторил Фалья, — в Париже, я нашел буклет, небольшую такую книжицу с картинками. Об Альгамбре.
— И она привела вас сюда?
Фалья молчал. Тихонько поскрипывали гантели, словно пищала мышь, попавшая в мышеловку.
— Я приехал сюда уже после того, как написал «Ночи», — вымолвил он наконец. — Мне не требовалось видеть Альгамбру, чтобы осуществить этот замысел.
Мы с Аль-Серрасом стояли за увитым виноградом забором дома Фальи и смотрели на круто уходящую вверх, вымощенную булыжниками дорогу. Казалось, за последний час растения зазеленели еще ярче благодаря усиливающейся влажности.
— Так что, ты уже передумал туда идти?
Аль-Серрас вздохнул:
— Я не понимаю, чем ты расстроен. Он такой же романтик, как и ты. «Воображение как наивысший дар». Не ты ли превозносил философа, сказавшего это? Так и Фалья — он предпочитал полагаться на свое представление об Альгамбре. — Аль-Серрас провел рукой по влажным от пота волосам. — Чувствовать и мечтать необходимо, не спорю, — проговорил он. — Но еще важнее наблюдать. В поэзии, живописи, музыке — везде. Импрессионисты не выдумали свет, они его увидели.
Я потер взмокшую шею. Мне хотелось сказать ему, что Альгамбра больше чем просто идея. И подлинная правда музыки куда глубже, чем ее история. Она в той гармонии, в тех пропорциях, которые пианисты девятнадцатого века бросились нарушать в угоду изощренной выразительности.
Но было так жарко, что я коротко кивнул:
— Пошли.
— Что-то мне нехорошо, — пожаловался Аль-Серрас.
— Ты проголодался?
— Нет.
Аль-Серрас был не похож сам на себя.
— Пойдем, пойдем, — не отставал я. — Что ж ты молчишь? Давай, скажи, что он прав.
— Что я должен сказать?
— Не знаю. Скажи, что он ничем не отличается от Дебюсси. Скажи, что нам ничего не стоит отказаться от всего этого. — Я повел руками вокруг. — Пусть французы рассказывают нам о солнечной Испании! Пусть лоточники с улицы Ришелье продают нам картинки с изображением Альгамбры!
— По-твоему, я ему поверил?
— А что, разве нет?
Наши роли поменялись. Я, мечтавший поскорее попасть в отель и поспать, чуть ли не силком тащил Аль-Серраса вверх по склону холма. Через несколько футов он остановился, похлопал себя по пиджаку, нашел фляжку и предложил мне глотнуть.
— Сейчас, подожди минутку, — сказал я и подошел к стене, чтобы облегчиться.
— Ты мочишься у дома маэстро?! — пронзительно закричал Аль-Серрас.
— Это не его дом, а городская стена. Что на тебя нашло?
Аль-Серрас уставился на желтую струйку, бежавшую вниз по канавке, выстланной гонтом. Затем он с отвращением покачал головой, сделал еще один большой глоток из фляжки и двинулся в гору.
— Пошли, — позвал он меня. — День и так уже пропал. Принесу матери сувенир из Альгамбры. Это ее задобрит.
На первом повороте мы сделали передышку. У Аль-Серраса побагровело лицо, у меня рубашка прилипла к спине.
— Слушай, — отдуваясь, сказал я. — Ты ни разу при мне не упоминал о своей матери.
После короткого молчания Аль-Серрас ответил:
— Ее зовут Каролина Отеро.
— Прекрасная Отеро? Танцовщица?