Возлюбленная тень - Юрий Милославский

Нынешняя поездка всех этих людей имела своею причиною особенное распоряжение начальства.

Как это уже не однажды происходило за последние годы, по всей…ской области скачком сгустилось число смертоубийств. Вскоре в них усмотрели определенную общность, заволновались – и положили все трупные дела непременно расследовать с привлечением областной прокуратуры. В результате перед сыщиками из раза в раз являлось давно знакомое им зрелище почти благодушного мочилова , когда вплоть до последнего рокового мгновения убитых и убийц можно беспрепятственно переменять местами, ибо ни те ни другие сами не знают, кому и какое из этих званий будет сейчас присвоено. Обстоятельства таковых преступлений гармонически сочетали в себе и неотвратимость, и случайность. В этом-то, должно быть, только и состояла наблюденная будто бы связь подобных преступлений между собою. Но то, что было так недавно определено, еще оставалось в силе, и с отменою распоряжения никто, конечно, не торопился.

Движение продолжалось.

Понятые сидели на круто вздернутом по наружному краю и глубоко вмятом у смыка со спинкою заднем диване «Волги» едва ли не самого раннего выпуска – середины 1950-х – с ее несколько акульим выражением радиатора, чему способствовали облицовки в виде узких перемычек зубообразной формы, накрененные от капота к бамперу. Впрочем, автомашина эта, ординарной серовато-кофейной окраски, была недавно обновлена в своем механическом содержимом, и прокуратура пользовалась ею для относительно кратких поездок по области.

Спешащие на осмотр перемещались по так называемой профилированной грунтовке, куда пришлось свернуть, оставив шоссе: только грунтовый путь позволял непосредственно подобраться к точке обнаружения трупа, то есть туда, где неделею раньше СМУ-56 приступило к подготовке площадки под фундамент для большого межпоселкового УНИВЕРСАМА.

Ехать оставалось приблизительно час десять, час пятнадцать.

Пасмурная погода, чуть не внесенная следователем Александром Ивановичем в умозрительный протокол, была не что иное, как довольно свойственная для Слободской Украйны предосенняя оцепенелость плавно смещаемого наискось аера.

Его однородная чистота, при скрытом перисто-слоистыми облаками солнце, доходила до того, что и не особо зоркий Титаренко успевал заметить на расстоянии полутора десятков саженей разницу в толщине бесчисленных стеблей, запрессованных в стожки-брикеты, распределенные по скверно выкошенному полю. Солома казалась влажной и блеклой, вроде лапши; а какой-то настойчивый жук вновь и вновь отчаянно разгонялся, вторгаясь в один из таких брикетов с разлохмаченного торца, однако застревал на второй – укрупненной – паре ходилок.

К двум пополудни весь объем воздуха в пространстве над окрестностями поселка Савинцы собрался воедино – подобно двояковыпуклой линзе; ближе к центру ее каждый видимый предмет, немного утрачивая в яркости, представал зато идеально трехмерным, без каких бы то ни было обманов зрения. Эта странная воздушная субстанция не только приметно смягчала виды, но к тому же и приглушала наиболее жесткие звуки из доходящих от трассы – вроде стука и скрежета грузовиков; возможно, при совмещении с собственным эхом шумы вполовину самоуничтожались, словно становясь значительно отдаленней и потому безразличней для слуха.

Необоримой кротости и высоты покой присмотрелся к следователю Александру Ивановичу – к его уголком поддуваемой белявой прическе, к мелкозернистой коже худых висков, к твердой бесцветной бородавочке на рубезке левого крыла веретенчатого полтавского носа, ко всему его нахохленному, невеселому существу с овальными ладошами, покрытыми затененною, со множеством поперечных перерывов, насечкою, – присмотрелся, полюбил – и ненавязчиво, мирно воззвал: остановиться, покинуть машину, сойти с проезжей части и безбоязненно лечь ничком – серыми рассредоточенными глазами в глинник; ибо лучшего места ему уже не сыскать, и должно же было когда-нибудь завершить глупую долголетнюю борьбу с законным желанием свернуться клубком в облюбованной яме; а те? спутники? – а спутники пускай себе едут, куда хотят, если им делать больше нечего.

Следователь Александр Иванович дернулся, как будто еле успев отпрянуть от неожиданно возникшего у самых век острого препятствия, устремленного прямо в зеницу. Пробудясь, он сглотнул едкую, неприятного вкуса слюну, какая обычно накапливается у задремывающих в пути нервичных людей, чьи натуры никогда не знают отдохновения.

Студенты юридического института, наскуча дорогою, затеяли разговоры – хрипатыми наглыми голосами, время от времени притворно осаживая друг дружку: «Какого ты развыступался, уважай старших», – после чего собеседники переходили на скоморошеский шепоток из кинокомедий.

Следователь Александр Иванович решил больше не брать с собою таких обормотов, а если никаких других не найдется, то и вовсе обойтись без нагрузки, вписать кого угодно на месте, что было вполне допустимо, хотя вот уже свыше четверти века считали разумным использовать в качестве понятых студентов-юристов. Это не противоречило законодательству, поскольку студенты, как правило, не являлись ни работниками органов дознания, ни лицами, заинтересованными в деле; вместе с тем их участие могло рассматриваться и как производственная практика; к тому ж следственная работа по самой природе своей успешнее совершается втайне, среди своих. Поэтому над всеми деловыми резонами преобладало нежелание размыкать круг посвященных в правду смерти: тяга к известной профессиональной герметичности особенно усиливалась при соприкосновении с делами об убийствах. Эти – и сходные с ними – чувства обнаруживали себя как в специальных административных актах, так и в человеческих проявлениях: почти детской стеснительности, перемеженной настоящею яростью, что бывает свойственно, и нередко, даже матерым государственным людям (вспомним здесь же и то гневное возмущение, которому бывают подвержены медики в госпиталях при виде родственников опасных пациентов, там и сям замечаемых по коридорам).

Вообще сказать, земная власть, в чем бы эта последняя ни состояла, тяготится невозможностью окончательной победы над смертью – или всемерного привлечения ее, смерти, на свою сторону, как это естественно произошло с жизнью.

Между тем ежедневно возникающий трупный материал рано или поздно обнаруживался и изымался должностными лицами уголовной полиции – часто уже с текущими из ушей мозгами, с раздутою до размеров футбольного мяча мошонкою, с вытесненною наружу маткою, где в пурпурно-буром полупрозрачном студне поколебливался сутулый зародыш; и в то же самое время все в мiре и вокруг следователя Александра Ивановича по привычке отвергало смерть либо от века слыло бессмертным; а всего лишь в нескольких улицах от жилья Титаренок, под мраморною плитою с инскриптом НЕИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУ спал чутким сном прекрасный обнаженный юноша со старинным автоматом и каскою, прикрывающими низ живота, выдыхая через отверстие в гробнице беззвучное голубое пламя.

Вывернутая экскаваторами земляная толща удерживалась в глыбах благодаря твердой пепелистой корке; но уже в вершке под нею почва становилась темною до коричневого, жирно-крупитчатою и была пронизана черными сырыми включениями; от них исходил едкий болотный запах, схожий с тем, что царит на лечебных грязях.