Месть прошлого - Екатерина Гичко

– Значит, глаза меня не обманули? Она же ваша бабушка? Не думаю, что такая юная девочка может быть её дочерью, – с улыбкой заметил повелитель, и девушка, отшатнувшись, бросила взгляд на окна и двери. – Подождите-подождите, я не хотел вас пугать.

Мужчина замер и спокойно посмотрел на затравленно вскинувшуюся девчонку.

– Я не собираюсь раскрывать ваше прошлое, – уверил господин Иерхарид. – Если вам угодно его скрывать, я поддержу. Не забывайте, я ваш должник.

Майяри не верила. Не могла поверить! Её столько раз возвращали деду, «пекущемуся о её благополучии»! Столько раз говорили, что она всего лишь ребёнок, тонущий в своих мелких обидах и не понимающий глубокой мудрости старейшины. Возвращая, ей делали «добро»! Хайнесу верить тем более нельзя. Отношения с хаги до сих пор напряжённые, его сестру, похищенную мужем-хаги, ведь так и не нашли. Хайнес больше других должен болеть за упрочение отношений с её народом. Он вернёт её!

– У вашей бабушки был такой же испуганный и разъярённый взгляд, когда я встретил её первый раз, – в глазах хайнеса появилось что-то мечтательное и в то же время щемяще грустное, будто бы воспоминания причиняли ему боль. Не сильную, но царапающую душу. – Это было здесь, в дворцовом парке, – его взгляд устремился на запад. – Во дворце был торжественный приём, собрались самые влиятельные среди старейшин хаги. Мой отец… – повелитель запнулся, – тогда ещё был… в здравом уме, – лицо его исказилось от уже более глубокой боли, – это была одна из его попыток наконец узаконить пребывание хаги в нашей стране.

Страх притупился, и Майяри с невольным удивлением прислушалась к словам хайнеса. Конечно же, она слышала про свою бабку, но никто и никогда не говорил о ней с такими почти поэтичными интонациями.

– Было уже темно, я поссорился со своей любовницей, – мужчина виновато улыбнулся девушке, которой бы не следовало слышать такие подробности, – и не пошёл на приём. Мне было всего двести, вдвое меньше, чем Узээришу сейчас, и я сидел под сенью дуба, смотрел на оскал волчьего месяца и шёпотом ругал весь женский род. Именно в этот момент на лужайку выбежала она. Злая, встрепанная, путающаяся в юбках и накидках. Заметив меня, она испуганно отшатнулась и… – хайнес опустил веки. – Её глаза сверкнули такой ненавистью… Большие, тёмные, яростно сверкающие глаза. Длинная толстая коса, сплетённая так, словно две змеи свились. Тяжёлые бряцающие серьги. Сама тонкая, хрупкая, с кошачьими повадками… Дикая!

Хайнес с улыбкой посмотрел на зачарованно слушающую его Майяри.

– Вы невероятно сильно похожи. Только, – брови повелителя игриво приподнялись, – она не выглядела так болезненно, как вы. В то первое мгновение я решил, что передо мной оборотница. В её движениях было столько звериного, словно телом управлял зверь. Но нет, она была хаги. Замужней женщиной, – улыбка стала печальной. – Сложно описать, как я был разочарован, узнав это. В ту ночь за ней пришла её же охрана. Очарованный её появлением, я не заметил самого главного. Страха, с которым она посмотрела на меня, и отчаяния, с которым она встретила свою стражу. Да и потом был слеп.

Мужчина умолк, смерил взглядом настороженную девушку и прошёл к креслу.

– Ваш дед в те годы был очень привлекателен, – заметил он, усаживаясь. – Высокий, крепкий, с холодным тёмным взором, мужественным лицом и гордым профилем. Такой неприступный, уверенный в себе, властный… Женские сердца трепетали, и придворные дамы млели от него. Они с вашей бабушкой казались прекрасной парой. Он – такой сильный и невозмутимый, и она – такая хрупкая и вспыльчивая. Замечательно дополняли друг друга, – помолчав, господин Иерхарид добавил: – Наверное, я был уже тогда немного в неё влюблён и ревновал к гос… – лицо Майяри смертельно побледнело, и хайнес запнулся, – …вы правы, опустим это. Ревновал её к вашему деду и не сразу заметил ненависть, с которой она смотрела на него. Она её не скрывала. Достаточно вспомнить, как она вырвалась из его рук, когда он хотел станцевать с ней. Зашипела как кошка, сердито тряхнула руками… как негодующе брякнули браслеты! – Майяри сглотнула, она знала, что это за браслеты. – А затем швырнула на пол накидку и что-то процедила на певучем, воистину птичьем языке. Ваш дед не стал настаивать. Он вообще спокойно сносил все её выходки, лишь иногда что-то коротко отвечал на том же языке, а ваша бабушка смеялась. Громко и зло. Она с высокомерным пренебрежением относилась ко всем правилам и светским манерам. Её раздражали наряды сумеречников и салейцев, она постоянно путалась в юбках и приходила из-за этого в ярость. Она не умела пользоваться столовыми приборами… или не хотела. Ваш дед всегда сам резал её мясо, а она потом с каким-то мстительным удовольствием презрительно отшвыривала тарелку. О ней судачил весь дворец, её осуждали, боялись, кто-то даже пытался смеяться над ней… Но даже самые завистливые дамы и самые закостенелые снобы онемевали от восторга, стоило ей только появиться. Странно ли, что я в неё влюбился? – хайнес улыбнулся. – Если бы она была свободна, то вашим дедом стал бы я. Или… – улыбка сошла с лица оборотня, – если бы был смелее.

Он порывисто встал, напугав девушку, и подошёл к окну.

– Я был так очарован ею, что каждый день прогуливался под её окнами. Первое время она негодующе встряхивала головой. Вот так, – волосы господина Иерхарида взметнулись порывами метели. – И захлопывала окна. Потом начала задерживаться, хотя смотрела по-прежнему с презрением. Как-то я осмелился принести венок из дубовых листьев. Дикая самонадеянность с моей стороны дать что-то подобное замужней женщине, – повернувшись, он пояснил: – Мужчины моей семьи дарят такие венки женщинами, которые им нравятся. Конечно же, она не знала об этом, но я всё равно не надеялся, что она примет. Но она взяла и тут же надела его. На её головке он смотрелся как корона, – повелитель тихо рассмеялся. – В тот день я понял, что она ещё совсем девочка. По её совершенно непривычной растроганной улыбке. Помню, она что-то мне сказала, а я был настолько ошеломлён, что ответил: «Простите меня, это так прекрасно звучит, но я ничего не понимаю», – он опять рассмеялся. – После этого я стал пользоваться неслыханной привилегией: ваша бабушка встречала меня улыбкой. Она что-то рассказывала мне, взволнованно сверкая глазами, я её не понимал, но был счастлив. А в день перед отъездом, – лицо хайнеса омрачилось, – она хватала меня за руки, плакала, силилась что-то объяснить, но я не понимал. Точнее боялся, – мужчина повернулся к Майяри. – Достаточно было вспомнить, как она смотрит на мужа, чтобы понять всё, госпожа Яри. Всё до последнего слова. Но я испугался. Я вспомнил, что на мне ответственность за всю страну, вспомнил, что её муж – один из самых влиятельных хаги, мира с которыми мы никак не можем добиться… На самом деле то, что я испугался, я понял лишь годы спустя. Тогда, утешая её, я судорожно пытался понять причину, убеждал себя, что она всего лишь поссорилась с мужем, соскучилась по дому, ей нездоровится… Старательно гнал от себя самое важное. Она уехала, а я до сих пор чувствую эту тяжесть. Уверен, она просила о помощи.

Майяри сглотнула. Про бабушку в общине говорили украдкой, чтобы не услышал старейшина. Ему было шестьсот, когда он наконец женился. Жену он искал долго, но никак не мог найти женщину достаточно сильную и чистокровную. Достойную их славной семьи. Способную родить сильных детей. Он отправился в Многоимённые земли, где продолжали жить другие хаги. Вернулся только через несколько лет и привёз её. Дикую, яростную и очень сильную. Такую сильную, что она всегда ходила в хаггаресских браслетах, которые немного ограничивали её возможности. Она не говорила по-салейски, не знала традиций и не желала знать. Она не хотела быть женой мужчины, насильно увёзшего её из родного дома. Она не могла вырваться, потому что была слабее, но не сдавалась. В общине о ней говорили, как о глупой упрямице. Она не простила мужа и не сдавалась до последней секунды своей жизни. Майяри часто сравнивали с ней. Бабушка тоже сбегала! Постоянно! Даже после рождения сына она не смирилась. Но она выросла в диких лесах Многоимённых земель, и Сумеречные горы стали для неё тюрьмой. Она сорвалась со склона, пытаясь в очередной раз сбежать вместе с годовалым сыном, и разбилась насмерть. Сына смогла сохранить, а себя нет.