От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

«Как раз перед праздником Мая, — сообщала в другом письме Катя, — пришла к нам газета «Защита Родины» с приказом о награждении группы воинов нашей армии ПВО. Нашла я среди них и свою фамилию. Честно вам говорю, что не ожидала я и сперва глазам своим не поверила. А когда успокоилась, подумала, что это, вероятно, представили меня за тот случай, когда мы вместе с Зинкой и Тоськой, нашими связистками, под вражеской бомбежкой подносили к пушкам ящики со снарядами. Замполит тогда нам благодарность объявил и сказал, что мы обеспечили успешный бой. Один немецкий бомбардировщик был сбит, а другой поврежден и ушел на свою сторону с дымом.

Кстати, Зинку и Тоську, как и меня, тоже наградили медалью «За боевые заслуги».

А 1 Мая, в день праздника, после торжественного обеда (были наркомовские сто граммов) командир полка вручал награды. Когда он поздравлял меня, я, вместо того чтобы ответить как положено по уставу, не сдержалась и расплакалась. Просто срам, забыть не могу!

Я вырезала приказ из газеты и отправила на фронт папе. Жаль, что не раздобыла второй газетки — для мамы. Но ничего, мне на той неделе обещали увольнительную. Забегу к вам в редакцию. Там, думаю, лишний экземпляр найдется.

До свидания, ваша Катя Прозорова, ефрейтор».

— Говори, говори, я еще послушаю, — попросила Мария Изгуновна, когда я, прервав свой рассказ, стал закуривать.

Она тоже выколотила пепел из трубки, плотно набила ее смятыми сигаретами и, подперев кулаками лицо, приготовилась слушать дальше.

Смеркалось еще больше. Вдали вспыхивали зеленоватые зарницы, и этих коротеньких, мгновенных вспышек, оказывается, вполне хватало, чтобы бурливая поверхность воды вдруг открылась чуть ли не до горизонта. Но они же, зарнички, отполыхнув, погружали все вокруг в непроницаемую, казалось, темень.

———

В темноте среди обледенелых зданий на Исаакиевской площади я не сразу нашел дом, где стояла батарея МЗА капитана Березкина.

Через всю площадь крест-накрест протоптаны в мглистом снегу тропинки. По какой идти? Пошел наугад по той, что ведет к памятнику Николаю I. Памятник наглухо обшит досками и обложен мешками с песком.

«Дом слева от собора!» — сказал мне по телефону Березкин.

Если встать спиной к Исаакию, самое высокое здание слева — гостиница «Астория». Если встать лицом — вроде все дома одинаковые. А ведь батарея на крыше так замаскирована, что и при свете дня не сразу ее обнаружишь.

Минут десять стоял я в центре пустынной, заснеженной площади. Тишина, ни души вокруг. Только метроном над входом в гостиницу стучит тревожно и гулко. Да лучи прожекторов поспешно шарят по низкому, туманному небу.

Какая это была до войны изумительно красивая площадь! Бывало, приезжая из Хабаровска в отпуск, часами бродил я вокруг Исаакия, поднимался под купол собора и всякий раз, будто впервые, с трепетным удивлением смотрел с птичьего полета на город, на Неву, на взморье, уходящее далеко к горизонту, и сами по себе вспоминались пушкинские строки: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия!..»

А в памятное воскресенье 22 июня 1941 года, в десятом часу утра, мне позвонил из «Астории» Евгений Долматовский.

— Приходи, позавтракаем! — сказал он.

Мы подружились с Евгением Ароновичем в Хабаровске зимой 1938 года, когда он по поручению Фадеева помогал нашей дальневосточной писательской организации.

Около четырех месяцев провел поэт на Дальнем Востоке. За это время он побывал у моряков Тихоокеанского флота, на пограничных заставах, выезжал с Театром Красной Армии в отдаленные воинские гарнизоны.

Поэт вернулся в Москву с почти готовой книгой, которую так и назвал — «Дальневосточные стихи», и эта книга, по-моему, до сих пор занимает в его творчестве видное место.

Когда я пришел в «Асторию», завтрак уже был на столе, и за чашкой черного кофе с коньяком мы стали вспоминать совместные поездки по краю, наших общих друзей-дальневосточников.

Вспомнили Арона Копштейна, талантливого поэта и храброго воина, погибшего на недавней финской войне. Когда Долматовский рассказывал о мужестве нашего товарища, я никак не мог представить себе тяжелого на подъем, вечно опаздывавшего в редакцию и в то же время страшно суетливого и рассеянного Арона, который постоянно что-то терял или забывал в гостях; я не мог представить, как он носился на лыжах по финским снегам и скалам в тылу противника с полной солдатской выкладкой за спиной.

Мы вспомнили много чудачеств Арона и одно особенно смешное: как Долматовский помог ему купить синий бостоновый костюм.

Арон Копштейн служил в Приморье танкистом и, демобилизовавшись, долгое время не мог приобрести гражданскую одежду. Нарядившись наконец во все новое, побежал на радостях в гастроном, купил жареного гуся, сунул его, незавернутого, под мышку и принес моей жене:

— Любочка, ты только погляди, какого я купил орла на завтрак! — по обыкновению восторженно закричал с порога Копштейн.

— Арон, что ты сделал со своим новым костюмом! — в отчаянии закричала моя жена. — У тебя весь пиджак в гусином жиру.

Арон сделал скорбное лицо.

— Верно, надо было завернуть гуся. Умоляю, ничего не говорите Жене, а то он меня убьет...

Опасения его были не напрасны: он получил от Долматовского соответствующую выволочку, и хотя Арон, краснея от стыда, моргал глазами и лепетал «больше не буду», прощения так и не выпросил.

Вообще за ним нужен был глаз, и Арон, сознавая это, слушался советов и наставлений Долматовского.

Жизнь Копштейна сложилась трудно. На Украине во время гражданской войны он лишился родителей, был подобран красноармейцами на улице и отдан на воспитание в сиротский дом. Очень рано у мальчика проявился поэтический талант. Первые стихи Арона стали появляться в пионерской газете, когда он еще учился в трудовой школе.

Перед своим призывом на военную службу Копштейн уже был известным в Киеве украинским поэтом, автором нескольких стихотворных сборников.

На финскую войну он ушел добровольцем вместе со своими однокурсниками — студентами Литературного института имени Горького.

Долматовский прочитал несколько стихотворений, написанных Копштейном на фронте в землянке, и это было, я думаю, лучшее, что создал поэт за свою короткую, славную жизнь.

У меня сохранился номер журнала «Смена» за 1940 год со страницей стихов Копштейна «Из последней тетради». В своем кратком предисловии к ней командир взвода К. Цуркин, хорошо знавший