В стране чайных чашек - Марьян Камали

день, – добавил он, словно Мина спросила, сколько дней в неделю он работает, потом поднял глаза и улыбнулся. – Кроме пятниц. Пятница – священный день, день бога. – Мастер взял в руки готовое блюдо и показал ей.

– Потрясающе! – сказала Мина совершенно искренне.

– Мы – художники, – сказал чеканщик. – И мы должны делать нашу работу, не так ли?

Что на это ответить, она не знала. «Мы – художники»?..

– А правительство… власти… Разве они не указывают вам, что вы можете делать, а что – нет?

– Они указывают, что я могу и что не могу продавать. И выставлять в витрине. – Мастер смел с верстака металлические опилки. – Но никто не может указывать мне, что я могу или не могу изготавливать. – Он вытер руки ветошью и поднялся. – Иди сюда. Хочу кое-что тебе показать.

И он двинулся к стене, которая при ближайшем рассмотрении оказалась плотной черной занавеской, висевшей на вбитых в притолоку гвоздях.

Голос разума, подозрительно похожий на голос Дарии, твердил Мине, что она не должна идти с незнакомым мужчиной за черную занавеску, однако она поднялась со стула и сделала несколько шагов вперед. Мастер откинул занавеску в сторону.

За занавеской оказалась еще одна довольно большая комната, которая служила складом готовой продукции. Вдоль стен шли стеллажи, которые были от пола до потолка завалены украшенными чеканкой блюдами и кувшинами, расписной керамической посудой. На одной из полок она увидела стопки серебряных и медных тарелок, покрытых тончайшей резьбой, на полу под ней стояли десятки шкатулок-хатамкари, инкрустированных металлом, костью, деревом и камнями самых разных цветов. Между стеллажами висели на стенах пергаменты из телячьей кожи, покрытые изысканной каллиграфией. На некоторых Мина увидела и художественные изображения целующихся любовников, танцующих мужчин и женщин, отдыхающих под деревьями супругов. Краски были такими живыми, такими яркими, что у Мины слегка закружилась голова.

Потом она заметила большую картину, которая была не похожа на другие. На ней была изображена женщина с длинными волосами и в красной накидке, которая стояла, прислонившись к дереву. В руках она держала какой-то музыкальный инструмент наподобие маленькой гитары. Рядом стоял на коленях какой-то мужчина в развевающихся одеждах, который глядел на женщину снизу вверх.

Лицо женщины Мина узнала. Это она была изображена на крышке выставленной в витрине шкатулки. На картине ее лицо выглядело еще более счастливым, а может, так просто казалось из-за большего размера.

– Нравится? – спросил мастер. – Это одна из моих любимых картин. – Ну, пойдем, выпьем чаю…

– Что вы, я не могу… – попробовала отказаться Мина.

– Давай обойдемся без таарофа… – Мастер уже шагал к самовару, стоявшему на низком столике рядом с деревянной кроватью, которую она не сразу заметила. Над кроватью висела фотография какого-то молодого человека в рамке.

– Здесь я отдыхаю после обеда… – Мастер налил Мине стакан чая и сел на кровать. – Я слышал, у вас в Америке никто не спит после обеда. Это правда?

– Ну, обычно нет… К тому же мало у кого на рабочем месте есть кровати.

– А почему? Вряд ли это разумно – пренебрегать послеобеденным сном… Говорят, это хорошо для сердца. – Он постучал себя по груди испачканным в чернилах пальцем. – Что касается твоего вопроса насчет правительства – что оно разрешает, а что нет… Запомни, молодая ханум: правительства приходят и уходят, а мы, художники, продолжаем работать. Каждый день.

Держа в руках горячий камарбарик, Мина опустилась на стул рядом с кроватью. Она чувствовала себя свободно и легко, словно открыла в этом мастере родственную душу, и ее уже не смущало, что она пьет чай на складе с посторонним мужчиной. Да мастер и не казался ей посторонним. Он был как дух, явившийся из знакомого ей мира, живущего по законам творчества и вдохновения.

Мастер допил чай и поднялся.

– Ну, пора за работу, – сказал он сухо.

Прежде чем выйти из комнаты, Мина бросила еще один пристальный взгляд на женщину с гитарой и мужчину под деревом, словно хотела впитать в себя этот образ – впитать, чтобы унести с собой. Потом зашуршала черная занавеска и все исчезло. Мастер взял в руки молоток и чекан и начал выбивать на серебре лапы птицы.

– Я бы хотела купить шкатулку, которая выставлена у вас в витрине, – неожиданно для себя самой сказала Мина. – Ту, где на крышке нарисованы мужчина и женщина… – И она полезла за кошельком.

– Возьми ее в подарок.

– Нет, нет, я не могу! – Мина положила деньги на верстак. – И… спасибо за чай.

Мастер подошел к витрине, открыл стекло, достал шкатулку и бережно завернул в газету. Мина была уже у дверей, когда он сказал:

– Мой сын погиб на войне.

«Ну конечно!.. Та фотография над кроватью!» – догадалась Мина.

– После этого моя жена тяжело заболела. Афсордеги. Депрессия. Это она изображена на шкатулке и на картине, которая тебе понравилась. Я нарисовал ее такой, какой она когда-то была. Счастливой.

– Я очень вам сочувствую, – тихо сказала Мина.

– Наш сын был светом моих очей. Моя жена – это моя душа. Когда я изображаю ее счастливой, как раньше, она возвращается ко мне, – глухо проговорил мастер и покачал головой. – Ну ладно, иди. Да хранит тебя Аллах.

– Хода хафез, – попрощалась Мина и, толкнув дверь, вышла на залитую солнечным светом площадь. В одно мгновение ее со всех сторон окружили лавки, магазинчики, запряженные лошадями повозки, звуки и запахи внешнего мира, и она невольно вдохнула поглубже, словно за один шаг вернулась из прошлого в настоящее. Это, однако, не мешало ей думать об одиноком старом мастере, который, склонившись над верстаком, продолжал создавать свои картины, воплощая в металле и красках дорогие образы. Мина ему даже немного завидовала. Ей и самой хотелось каким-то образом запечатлеть и минареты мечети, и старинные здания, и Биту на фоне скульптур Персеполя, и торговца овощами, и молодых людей, самозабвенно танцующих в гостиной современной квартиры. Она не забыла ни чинару в Народном парке, ни то, как устилали землю яркие листья, ни снег, который ложился на их с Рамином сомкнутые руки, и ей хотелось, чтобы эти образы, эти картины никогда не потускнели в ее памяти. Ну почему, почему она забросила краски и кисти? Почему она перестала заниматься тем, что нравилось ей больше всего?

Делать фотографии на память?

Нет, этого было недостаточно. И никогда не было достаточно.

Нужно было что-то другое.

И теперь Мина точно знала – что.

Дария бродила по крытым торговым улицам и переходам рынка, время от времени останавливаясь, чтобы растереть в пальцах щепотку специй, вдохнуть аромат кардамона или кумина, пощупать