Законник - Василий Горъ

Услышав еле слышный ропот, граф Утерс кинул взгляд на де Лемойра, и успел прочитать по его губам слово 'умереть'…

— Я - не мужчина, и в детстве тратила время на изучение чего угодно, кроме Уложения. Но, оказавшись в Последнем Приюте, в буквальном смысле вымолила у мессира Жака Оттса свитки с его статьями… — посмотрев на королевского палача с искренней благодарностью(!), произнесла баронесса. — Оказалось, что я была слепа! Что следствия моей глупости намного весомее, чем я могла предположить…

Повернувшись лицом к королю, леди Майянка несколько раз сжала и разжала пальцы, потом сглотнула подступивший к горлу комок и продолжила:

— Наши предки были воистину мудрыми людьми. Составляя Уложение, они руководствовались вечными законами высшей справедливости: живот — за живот, жизнь — за жизнь. Не согласиться с этим трудно. Ведь единственное, чего хотели те, кто придумывал законы, по которым Элирея живет все это время — это чтобы мы, их потомки, привыкли отвечать за свои поступки по справедливости…

Смахнув со щеки слезинку, баронесса кинула взгляд на своих родителей, и сокрушенно вздохнула:

— Да, я понимаю, что большинство из собравшихся в этом зале знают все это и без меня. И им не нужно повторять прописные истины, изложенные в Уложении. Но… если то, что я говорю сейчас, поможет хотя бы одному человеку понять Высший Закон Сосуществования Людей, то я буду счастлива…

Продолжить говорить баронесса не смогла — по ее щекам потекли слезы. А из груди вырвались рыдания…

— Продолжайте… — поиграв желваками, приказал граф Лагар.

— Д-да… Извините, ваша светлость… — справившись со своими эмоциями, леди Майянка присела в реверансе, а потом, промокнув уголки глаз рукавом платья, продолжила свою речь: — Итак, наша… вернее, моя вина… так, как я ее вижу. Во-первых, на моей совести лежат почти две тысячи жизней моих вассалов. За что мы по справедливости должны ответить своими жизнями. Обсуждать тут нечего — все ясно и так… Во-вторых, там же — будущее тех семей, которые потеряли кормильцев, и ныне живут на грани голодной смерти. Будь моя воля, для того, чтобы хоть как-то обеспечить их будущее, я бы продала наш городской дом и все имеющиеся у нас драгоценности. Впрочем, думаю, это сделают и без нашего участия… В третьих… третья, и самая главная моя вина — это сироты. Тут все намного сложнее: мне кажется, что юные, не знающие жизни граждане Элиреи не смогут распорядиться теми деньгами, которые будут выручены за наше имущество. Кроме того, на деньги, даже очень большие, невозможно купить ни любви, ни родительской ласки, ни того тепла, которое делает нас людьми…

Сделав коротенькую паузу, баронесса заморгала глазами, пытаясь удержать льющиеся слезы, потом обреченно махнула рукой и продолжила:

— Оказалось, что в Уложении предусмотрено наказание и за такую чудовищную… несправедливость: согласно одной из статей Закона, лицо, по косвенной вине которого ребенок лишился родителей, обязано взять на себя все расходы по его воспитанию. Крови родителей этих несчастных на мне нет. Значит, по справедливости, будущее этих детей должна была обеспечить я…

…Граф Орман удивленно приподнял бровь. Олаф де Лемойр — гневно поджал губы. А Арти де Венгар и его супруга подскочили со своих кресел и с надеждой уставились на короля…

— Итак, если собрать воедино все три части моей вины, то получается, что мы с бароном Самедом должны умереть. И в то же время возместить недополученную родительскую любовь и ласку двумстам сорока семи полноправным гражданам нашего королевства… Повторю еще раз — мы признаем свою вину. Полностью. И готовы в сию же минуту подняться на эшафот… Но… наши сердца обливаются кровью от одной мысли о том, что те дети, которых вы только что видели, и те, кого не смогли привезти в Арнорд, потеряют последний шанс на Счастливое Будущее…

Смотреть, как плачет баронесса, было тяжело. Еще тяжелее — осознавать, что баронесса просто играет. И расчетливо пытается воспользоваться имеющейся в Уложении лазейкой…

— У нас все, ваше величество… ваша светлость… — поклонившись королю и обвинителю, четко произнес барон Квайст. — Мы ждем вердикта…

Внимательно посмотрев на обвиняемых, граф Лагар от души врезал молотом по наковальне, и, оглядев зал, громко спросил:

— Есть тут кто-нибудь, кто может свидетельствовать за или против обвиняемых?

— Есть, ваша светлость! — донеслось со стороны Площади.

Изобразив на лице удивление, граф Утерс повернулся на голос и вгляделся в испуганное лицо тюремного лекаря, хромающего к Помосту Обвинителей: этот немолодой исполнительный мужчина должен был добавить еще один немаловажный штрих к тому действию, которое происходило во дворце Справедливости.

— Ваше величество! Ваша светлость! Я, Инри Жиль по прозвищу… э-э-э… Припарка, служу… э-э-э… лекарем при королевской тюрьме. Вчера вечером, осматривая… э-э-э… баронессу Квайст, я обнаружил, что она… э-э-э… понесла… Согласно инструкции, я обязан уведомить об этом членов королевского суда. И… у меня все, ваша светлость!

— Вы сообщили об этом ее милости? — угрюмо нахмурившись, поинтересовался граф Лагар.

— Да, ваша светлость: это входит в мои обязанности…

— Спасибо, мессир Инри, вы можете идти… — проводив взглядом заторопившегося лекаря, Королевский Обвинитель повернулся к клети: — Баронесса? Могу я поинтересоваться причинами, побудившими вас умолчать о своем состоянии? Ведь вы изучали Уложение, значит, должны были знать, что пытки и казнь беременных, виновных в совершении любых преступлений, откладываются до того момента, когда они полностью оправятся от родов?

— Ваша светлость! Я… это действительно знаю… — опустив взгляд, пробормотала леди Майянка. — Просто девять десятых вины за все произошедшее… — баронесса затравленно посмотрела на побледневшего супруга, — лежит на мне… И… я не могла уйти из жизни после моего мужа…

— Вы совершили еще одно преступление… — хмуро пробурчал де Лэйри. — Впрочем, побудительные мотивы этого преступления делают вам честь…

…Три тяжеленных удара по наковальне — и Белый зал удивленно замер: озвучить обвинение собирался сам король!

— Я, король Вильфорд четвертый, Бервер, выслушав свидетелей обвинения и обвиняемых, признаю барона Самеда Квайста и его супругу, баронессу Майянку Квайст, виновными! И приговариваю их к смертной казни… с отсрочкой исполнения приговора сроком на шестнадцать лет…

Все, что скажет король после этого, граф Логирд знал. Поэтому смотрел на ошарашенные лица дворян, и мысленно улыбался: среди затаившей дыхание толпы не было ни одного человека, не согласного с решением суда. А, значит, план Ронни сработал. И Элирея осталась единой. Хотя бы на шестнадцать лет…

…- Смогу… — жутко скрипнув зубами, пробормотал Аурон Утерс. И уставился в пол.

Читать чувства стоящего передо мной графа было жутковато: в его глазах мелькали абсолютно взаимоисключающие эмоции — стыд и убежденность в своей правоте, ненависть и любовь, неуверенность и непреклонная решимость. Пытаясь найти выход из создавшегося положения, он словно боролся с самим собой. И… никак не мог победить.