Битва за Лукоморье. Книга 2 - Роман Папсуев

Сунув два когтистых пальца в пасть, леший громко свистнул. Переливчато – и так, что с березок на краю луговины посыпалась листва. По лесу пошло гулять гулкое протяжное эхо, застонал в кронах ветер, залепетали что-то сбросившие осеннюю дрему кусты.

Помощники, которых созывал Берестяй, долго себя ждать не заставили. Замерший неподвижным столбиком Каталушка не отрываясь глядел, как они заполняют луговину. Деревяники – шагающие на ногах-корнях замшелые сучковатые колоды, поросшие грибами-трутовиками, на вид неловкие да неуклюжие, но, когда надо, способные цепко оплести корнями врага и выпить досуха. Кустины-кущаники – младшие братья деревяников, похожие на растрепанные метлы: руки-ветви этих лесожилов, вцепившись в жертву, уже ее не выпустят. Листовики – юркие да шустрые, смахивающие на охапки пестрой осенней листвы, из которой торчат темные глазки-орешки…

Каталушка хорошо знал, каким грозным может быть в бою это причудливое лесное воинство. Знал и то, сколь люто ненавидит оно худов, стремящихся извратить и загадить землю Белосветья и несущих всему живому ужас и смерть… Это людям неведомо, какие битвы, скрытые от человечьих глаз, случаются в чащобах меж лесожителями и Чернобожьими тварями. А Старошумье и Вышегорье таких битв успели повидать немало.

– Возьмешь двух деревяников, Шуршала, – отнесете Никитку в село, – приказал Берестяй одному из листовиков. – К знахарю тамошнему, ты его знаешь. Негоже мальчонке тут-то лежать. Объяснишь, что случилось… Мы с людьми в мире живем, но смертоубийство в нашем лесу приключилось, нам и ответ держать.

Щенок, прижавшийся к телу хозяина, словно понял, что велел леший. Тоненько завыл, и в плаче задравшей к небу морду собаки звучали такие тоска да мука, что Каталушка аж опять захолодел.

– А ты, – повернулся Берестяй к лесавке, – к батюшке Боровладу поспешай и не мешкай. На праздник я приду, но главное – обскажи ему всё как есть, как видел. Пусть за владениями своими следит в оба. Неспроста худы в наших краях снова объявились. Зачастили они по Руси шастать, не к добру это.

А потом хозяин Воронова леса снял с перевязи дубину. В могучих лапищах она казалась перышком.

– Этот десяток текрей недалеко ушел, – прорычал леший своему воинству. – И не уйдет теперь. В погоню!

Осень – пора свадеб. Как заслышатся над убранными полями кличи обережных журавлей, так веселье и начинается, были бы красна девица да молодец-удалец! Чем гостей потчевать, найдется, а нет – сами гости и принесут, молодым на радость, себе в удовольствие. В селе Светлые Ручьи, с которым Тригорская застава который год жила душа в душу, имелись и жених с невестой, и лучшие в округе меды. Не смени Великий Князь воеводу, гуляли бы сейчас ратники с сельчанами, но Несмеяна застолий не одобряла, а сшибка с разбойниками поленицу сразу и разозлила, и оскорбила. Воину угодить в ловушку всегда зазорно, а тут людей потеряла, коней не сберегла, да и сама уцелела лишь чудом, какой уж тут праздник! Вместо свадьбы тригорцы кто в дозорах сухари ключевой водой запивал, а кто на ратном дворе соломенные чучела копьями тыкал.

В Светлые Ручьи отправились лишь старый воевода с молодым Охотником. Стоян отговорился срочными письмами в Великоград и Китеж. Уважавший и князя, и писанину Тит Титыч объяснению поверил, Алеша – нет, но смолчал. Если напарник захочет, как-нибудь сам расскажет об истинной причине… не на трезвую голову, само собой.

Сам Алеша приглашение принял с охотой: помотаться по округе он так и так собирался. Торчать на заставе бывшему княжьему богатырю хотелось немногим больше, чем проворонившему собственное счастье Стояну гулять на чужой свадьбе, да и понять, откуда и зачем принесло в Тригорье давешних разбойничков, не мешало.

Странные они какие-то были. Обычно в шайке, не считая атамана, двенадцать удальцов, а трупов Алеша насчитал четырнадцать. Не считая удравшего во время схватки умника в богатом платье и якобы местного жителя с иноземной сказкой про белых плакальщиц. Что он оказался на пути Несмеяны случайно, Алеша не верил, но дальше шли сплошные вопросы. Врун мог поджидать кого-то другого и ошибиться, а мог руками дружинников сводить счеты с разбойниками. Нельзя было до конца сбросить со счетов и обычный грабеж, хотя облюбованная душегубами добыча, сразу и зубастая, и тощая, удивляла. Чего взять с дюжины ратников, у которых самое ценное – Несмеянин доспех, и тот ни на себя напялить, ни продать. И ради этого переть на рожон? Этого не понимал Алеша, этого не понимал Стоян, этого не понимал прежний воевода, не называть которого Китом в глаза Охотнику пока как-то удавалось.

Сдерживаться, когда по кругу гуляют чаши, труднее, разве что отсесть подальше, впрочем, пока столы накрывать лишь начинали. Разгульное хмельное веселье придет в свой черед, а сперва подругам надо оплакать невесту, сватам воздать хвалу жениховой семье и ему самому, а жениху – улестить родителей нареченной да выслушать наказы и подначки уважаемых людей, самым важным из которых был Тит Титыч. Огромный, румяный, с кудреватой все еще русой бородой, он отнюдь не казался развалиной, имелись у воеводы и мозги. Правда, как говорится, «от сих и до сих». Бобер тоже умней умного, когда хатку под водой ставит, а что грамоты не разумеет, то на кой она плоскохвостому грызуну? Вот и Кит так же: жил, служил, не тужил и даже кое-что нажил.

– Вот возьму и сам женюсь! – громогласно объявлял он, поглядывая на принарядившихся деревенских молодок. – А что? По годам еще ничего, пять десятков! Хоть сейчас подкову распрямлю, кочергу завяжу, да и мошна не пуста! Самое время себя потешить и князю воинов родить. А, молодушки, верно говорю?

Молодушки, как и положено, хихикали в кулачки и опускали глаза; топтавшиеся тут же мужья добродушно усмехались и толкали друг друга локтями. Похоже, Кита в Светлых Ручьях любили. Деревня вообще казалась веселой, чистой и какой-то светлой, под стать названию. Так часто случается, хотя не в имени дело. Однажды Алешу занесло в село Дохляткино, а народ там жил мало что сам кровь с молоком, еще и скотину лучшую в округе держал. Масла вкусней дохляткинского Охотник ни в Китеже, ни в самом Великограде не пробовал.

– А вот и кум мой! – громогласно уведомил Кит, раскрывая объятия. – Гордей Нилыч. Ты не гляди, что корчмарь, таких честных да смелых поискать! С Гордеем я хоть сейчас в сечу, но и за столом хорош, а уж на столе у него…

– Ты б, Титыч, лучше б сынов моих похвалил, – высокий горбоносый корчмарь запросто бы сошел если не за сотника, то за десятника, – а в первую голову – Кузьму.

– Хорош Кузьма, – согласился воевода, – как есть сокол. И журавушку себе закогтил, залюбуешься. Ей-же-ей, не будь он мне обережным сынком[16], сам бы на ней женился или вот его бы женил! Что, Алеша, женился б ты, кабы Кузьма тебя не обскакал?