Совершенство - Клэр Норт

…думала, что я все контролирую.

А разве нет? – спрашивает она, отпивая из спрятанной под одеждой фляги. (Наверное, воду: мне снится, что виски.)

По-моему, нет. Я выбирала. Что-то делала, куда-то ездила, оставила след на песке. Не контролировала себя. Украла эти дурацкие бриллианты в припадке ненависти. Стала охотиться за «Совершенством», потому что оно разозлило меня. Смотрела на Рейну и ничего не видела. Приехала в Корею, и меня нагнули. Ничего не контролирую. Не могу остановиться. Не вижу себя. Не знаю, откуда я и куда двигаюсь. Лишь «сейчас» – вот все, что у меня есть. Если закрою глаза, как ты думаешь, забуду ли я свое лицо?

А вот теперь ты и впрямь дуришь, укоризненно сказала мама. Да не просто дуришь, а накручиваешь себя так, что потом не выпутаться.

Мам?

Что?

А что если во всем лишь моя вина? Что если я забыла… а это что-то сделанное мной? Человек на другом краю света смотрит на мою фотографию и видит мое лицо. Я не невидимка, но потом он отводит взгляд, и он уже меня забыл. Люди заполняют пустоты, ищут способ увидеть меня, не боясь этого, но это все ложь, сплошная ложь, родители меня забыли, ты меня забыла, весь мир меня забыл, а что если дело во мне, если это моя вина?

Воля – внутри тебя!

Под усыпанным звездами ночным небом Кореи, стоя босыми ногами на песке пустыни, моя мама рассмеялась.

И что из того? – спросила она. Ты станешь кричать на солнце за то, что оно светит, и на ветер за то, что он дует? Ты проклянешь море за то, что оно бьется о берег, и огонь за то, что он обжигает? Хоуп Арден, мне казалось, что я воспитала тебя гораздо лучше. А теперь возьми-ка себя в руки и продолжай жить.

Я думала над ответом, но отвечать не хотелось, так что я снова открыла глаза, чтобы увидеть настоящее, ночь, почувствовать холод и услышать тишину, а потом все сидела и думала ни о чем.

Я – Хоуп.

Я – воровка.

Я – машина.

Я – живая.

Я – никчемная.

Я – праведная.

Я – ничто из этого.

Никакие слова не могут вместить меня.

Когда утром Байрон спустилась вниз, я все еще сидела на улице.

– Вот и хорошо, – задумчиво протянула она, увидев меня устроившейся на шатком пластиковом стульчике прямо у двери. – На прикроватном столике я нашла записку от самой себя, где говорится, что мы вас нашли, но я не думала, что это будет правдой.

– Вы встретили меня вчера, – объяснила я, когда она растирала руки от еще не рассеявшегося утреннего холодка. – Это все есть в записи.

– В моей записке говорилось, что вы были не уверены, останетесь или уйдете.

Я пожала плечами.

– Ваши помощники заснули. Я было подумала уйти, но решила остаться.

– Это… хорошо. Очень хорошо. Вы мне вчера говорили, какой чай пьете?

– Самый простой, черный, крепкий, с молоком.

– Я забуду это к тому моменту, когда войду в дом?

– Да – если вы только все это не записываете, а потом не забудете воспроизвести.

– Наверное, вам что-то заказать в ресторане – сущий кошмар.

– Я люблю шведский стол, – ответила я, поднимаясь со стульчика и направляясь к двери. – И еще суши-бары, где тарелки ползут, как на конвейере.

Мне выдали новый паспорт.

Подвезли до аэропорта.

И каждый шаг записывала Байрон или кто-то еще.

У Байрон была тетрадь с записями четким и разборчивым почерком. На каждой странице новая мысль фиксировалась изящными буквами, начертанными черными чернилами серебристой перьевой авторучкой.

– Это одна из моих маленьких слабостей, – объяснила она, катая ее между пальцами.

Я быстро пролистала тетрадь, следя за ходом ее мыслей, когда мы ехали в машине в международный аэропорт Инчхона.

– Это все до того, как мы поужинали? – спросила я ее.

– Да. Гостиница меня очень насторожила. Я помню, как взбиралась на холм с большой целеустремленностью, но, закрыв дверь в спальню, осознала, что понятия не имею, зачем я отправилась туда, в это местечко, в этот номер. Ни в телефоне, ни в компьютере у меня не было никаких сообщений, ничего, обосновывавшего эти решения, это время и место.

– Я поражена – большинство людей что-то выдумывают.

– Когда живешь одна, нужно развивать строгий критический подход.

Наши взгляды не встретились, и я опять обратилась к тетради.

– А потом вы получили мое приглашение на ужин?

– Да.

Я перевернула страницу – вот оно: записи вдруг пошли яркими прописными буквами, в каждой из которых сквозил ужас.

– Мне казалось, что вы двинетесь дальше, – вздохнула я. – Так почти все делают.

– А вы явитесь в поисках гонорара – процедур – позже?

– Таков был мой план.

Байрон кивнула, забрала у меня тетрадь и аккуратно написала:

– Это ведь так, не правда ли? – задумчиво спросила она, поднимая на меня взгляд. – Я об этом уже спрашивала? Каждый раз при разговоре с вами меня беспокоит то, что я повторяюсь.

– Все повторяются, – ответила я. – Мне как-то безразлично.

Самолетом до Сан-Франциско. Мы сидели рядом, но в какой-то момент даже Байрон заснула, да и я тоже. Проснувшись, она удивленно уставилась на свою салфетку, на которой было написано:

– Вас зовут Хоуп? – спросила она.

– Да.

– Мы, разумеется, говорили об этом десяток раз.

– Меньше, чем вы думаете, но я уверена, что все еще впереди.

– Поразительно. Я помню, что лечу с кем-то, кого забываю, но не могу вспомнить, что это вы.

– Люди помнят произошедшее с ними, а вы записываете все важное. Вот таким образом вы помните, зачем летите. Вы забываете меня, мое лицо. Весьма впечатляет то, что ваша методика позволяет вам столько запоминать.

– Вы просто поразительная, – выдохнула она, протянув руку и погладив меня по щеке, как мать, успокаивающая ребенка. Или, может быть иначе: хозяин, гладящий горячо любимого питомца. – Вы просто невероятная.