Два сфинкса - Вера Крыжановская

Страшным усилием Эриксо собрала всю свою волю и выпрямилась:

– Чего ты хочешь от меня, Аменхотеп? – глухим голосом спросила она. – Берегись! Не доводи меня до отчаяния! Я скорее вонжу себе в сердце этот нож и положу конец моей проклятой, несчастной жизни, чем стану рабой и пленницей в твоей отвратительной пирамиде. Живой ты меня не возьмешь! Я ненавижу тебя и укус змеи предпочитаю твоему поцелую. Не теперь же, когда я соединилась, наконец, с любимым человеком, позволю я вырвать себя живой из его объятий!

Мрачный огонь вспыхнул в глазах Аменхотепа.

– Тварь неблагодарная! – гневно прозвучал его голос. – Змея, которую я отогрел на груди своей и которую, к несчастью, полюбил! Лишь эта слабость – единственная, которую я не победил – не позволяет мне уничтожить тебя. «Его» же, которого ты смеешь предпочитать мне, я раздавлю как червяка! Мне принадлежишь ты, Эриксо, и я сумею отстоять свои права всеми силами, какими располагаю.

Видя, что Эриксо вздрогнула и конвульсивно прижала к груди кинжал, он смягчил тон.

– Зачем ты хочешь войны? Отдай мне оружие, следуй добровольно за мной – и я прощу вам обоим. Забвение я дам тебе. Я изглажу из твоего сердца любовь, которая тебя ослепляет и губит. К твоим ногам я сложу все могущество приобретенного мною знания! Из моих рук ты выпьешь кубок вечной жизни и красоты! Никогда золотистые волосы твои не побелеют, атласная кожа твоя не покроется морщинами и никогда не поблекнет блеск твоих глаз. В моей любви ты вкусишь высшее счастье, огненную страсть и наслаждение без утомления. Меня ты всегда будешь видеть таким, как сейчас: на мою красоту время не имеет никакого влияния. Разве не соблазняет тебя быть возлюбленной мага и разделить с ним его могущество? Открой глаза, слепая, и посмотри на меня! Разве я хуже этого ничтожного человека, обреченного на болезни и разрушение, который через каких–нибудь несколько лет станет отвратительным дряхлым стариком; ужели хуже его, вечно нерешительного и вероломного, который и любил–то тебя всегда только наполовину, пока другая не появлялась на его пути? Нуите, Валерии, Альмерис – вот кому принадлежали лучшие порывы души Рамери; а ты, ты опьяняла его страстью! И такому–то гнусному, унизительному чувству ты хочешь все принести в жертву!

По мере того, как говорил Аменхотеп, странная перемена произошла в его наружности. Лихорадочный румянец покрыл его всегда бледные щеки, тонкие ноздри его дрожали, а его обычное, строгое и суровое выражение сменилось серьезным и задумчивым.

Эриксо точно приросла к земле и не сводила с него глаз. Ей казалось, что перед ней какой–то новый и незнакомый ей человек. Впервые видела она в нем не господина, а мужчину, и с любопытством всматривалась в его высокую, стройную фигуру. На нем не было клафта, без которого она не привыкла его видеть, и он казался моложавее. Густые, черные, как вороново крыло, волосы обрамляли его лоб непослушными и шелковистыми кудрями, что придавало его лицу совершенно другой характер.

Сердце Эриксо забилось от восхищения. Да, Аменхотеп был прекрасен, и не только внешностью, но и веявшей от него красотой знания и горевшей в глазах его непоколебимой энергией и волей, которая должна была всякого склонять к его ногам; прекрасен, наконец, тем горделивым спокойствием, которым дышало все существо его, несмотря на юношески–стройную его фигуру, отчетливо выделявшуюся на темно–красном фоне миража. В голове Эриксо мелькнуло привлекательное лицо Ричарда, и тут, в первый раз, красивая голова мужа показалась ей ничтожной, бледной и бессильной тенью по сравнению с тем гигантом жизни, воли и могущества, который стоял перед ней. Она задумчиво провела рукой по лбу. В эту минуту она сознавала, что никогда еще не подвергалась такой ужасной опасности, никогда еще не была так близка к погибели. То, чего Аменхотеп не мог добиться всем своим знанием, ему завоевывала его чарующая личность, которую он в первый раз дал оценить. Два предвечных начала, активное и пассивное, сила и слабость, неудержимо взаимно притягивались в силу незыблемого закона творения.

Он не сводил взгляда с взволнованного лица Эриксо, читая, казалось, каждую ее мысль, и на лице мага мелькнула улыбка, как луч солнца озарившая строгое чело неотразимым обаянием. Сердце Эриксо забилось новым, никогда еще не испытанным чувством. Восхищение им и сознание собственного ничтожества, какие–то смутные, но страстные порывы волновали ее. Холодный пот выступил на лбу, а Аменхотеп, не сводя с нее своего огненного взгляда, с торжествующей, иронической улыбкой на полуоткрытых устах, медленно приближался к магическому кругу. Еще несколько шагов – и он переступил бы его раньше, чем разбитая и парализованная Эриксо была бы в состоянии сделать какое–нибудь движение, чтобы оттолкнуть его. Вдруг в воздухе пронесся дрожащий звук, и старинные часы замка медленно пробили полночь.

Аменхотеп вздрогнул, побледнел и отшатнулся, словно его оттолкнула какая–то могучая сила. Видение стало отодвигаться назад и подниматься на воздух. Некоторое время Эриксо видела еще, как сквозь туман, высокую фигуру мага, прислонившегося к цоколю сфинкса. Глаза его были закрыты, опрокинутая лампа погасла в его руке, а у ног, подобно изумрудной ленте, лежала свернувшись змея. Затем все побледнело, стало расплываться, и наконец совсем потонуло в ярком свете луны.

Силы Эриксо истощились, голова закружилась и она без чувств опустилась на каменные плиты террасы. В таком положении нашли ее Ричард и граф. Смертельно испуганные, они перенесли ее в будуар, и после долгих усилий привели ее, наконец, в чувство.

– Не было ли на тебя нового нападения? Не ранил ли он тебя? – засыпали они Эриксо вопросами, лишь только та открыла глаза.

– Нет, нет! Пережитые за день волнения были единственной причиной моего обморока, – ответила она, покачав головой.

Эриксо ясно помнила видение, но какое–то непонятное чувство смыкало ей уста. Никому, ни за что на свете, она не рассказала бы того, что с ней случилось.

Успокоившись относительно здоровья дочери, граф удалился, а счастливый Ричард усадил жену на диван. Положив голову на плечо мужа, Эриксо молчала и рассеянно его слушала; мысль ее была далека. С каким–то острым любопытством она сравнивала Леербаха с Аменхотепом и вторично образ барона побледнел. Взгляд его показался ей бесцветным, речь банальной, а нежная улыбка нисколько не была похожа на ту чарующую улыбку, которая волновала и подчиняла ее.

Да, Аменхотеп был ее господином, но не тот, которого она прежде знала и ненавидела – мрачный и суровый маг, вечно сидевший за своими манускриптами, и холодный, как его длинная, белая одежда, придававшая ему вид статуи; нет, новый господин, поглощавший все ее мысли, был человек обаятельный и ужасный, повелевавший стихиями! И этот–то человек, вымаливает теперь ее любовь, суля взамен вечную юность и неизведанное счастье.

Мысли Эриксо мчались все дальше и дальше. А что бы было, если бы вместо мрачных подземелий пирамиды, где царили вечная тишина и искусственный свет, Аменхотеп жил в великолепном дворце, полном воздуха и залитом солнечным светом, и носил бы современный изящный костюм, ведь он был бы очень опасным человеком. О! Отчего он никогда не показывал себя таким, как сегодня? Тогда она, без сомнения, полюбила бы его – и сколько огорчений было бы избегнуто!