Конец пути - Ярослав Гжендович

Парень лежал на земле с вытаращенными глазами и оскаленными, красными от крови зубами. На черепе его и плечах росли черные перья, а в груди торчал кебирийский метательный нож с клинком, покрытым дополнительными крюками и шипами. Я уже видывал такое оружие. Если не считать оплетенной ремнем рукояти, эта почти «звездочка» из клинков разной длины всегда втыкается точно в цель.

— Плохо. Жаль. Ушел к рохокузимву. Мертвые не говорят. Но времени не было. Пойдем. Мы должны его забрать, они не могут узнать, что мы до них добрались.

Это заняло немало времени: добраться до порта, волоча вороноподобного за собой, украсть сеть и какой-никакой груз, чтобы привязать к телу, а потом опустить его с пирса в глубокий канал, что вел в один из военных портов, и при этом остаться незамеченными.

На следующий день мы отправились на Выступ. Квартал был предназначен для граждан, и было там немало домов друг подле друга, смотрящих на море с нескольких расположенных рядом террас на склоне; они вставали одна над другой, а между ними высились молодые деревца, и росли они из дыр в камне. Пока что людей тут ходило немного, улицы казались тихими и дышали спокойствием, и казалось, словно бы здесь идеальное место, чтобы поселиться.

Но около самой стены вставали два ряда зданий, похожих на миниатюрные храмы, глядящие друг на друга через длинную и широкую улицу, и уж вокруг них спокойствия отнюдь не было. У каждого храма было внутреннее подворье, окруженное кольцом строений с колоннадой, посредине — небольшая ротонда, которая могла выступать святилищем, и одинокая башня не выше лесного дерева. Все вместе это не было величественным или большим, но благодаря этому на площади, что тянулась вдоль стен, можно было свободно выбирать, какого надаку ты хотел призвать, — и отдавать им почести самыми странными способами.

Проход на площадь был устроен через небольшие ворота, и там, рядом со стеной, расположились каменщики. Везде громоздились едва обработанные куски камня, брусчатка была покрыта обломками, а несколько мужчин в кожаных капюшонах и фартуках лупили каменные блоки молотами и долотами, создавая очередные скульптурки на основании рисунков, начертанных углем на кусках кожи и дощечках. Похоже, заказов им хватало, а над местом их работы стояло облако белой каменной пыли.

Дальше располагались деревянные прилавки из жердей, на которых продавали жертвенных животных. Везде стояли клетки с птицами, деревянные заплоты с ковцами, продавали даже рыб-прыгунов, птиц и нетопырей. Все, что можно было жертвовать разнообразнейшим надаку, чтобы обратить на себя их внимание и вымолить помощь.

В Маранахаре под властью моего отца царило подобное многообразие культов, религий и божеств, вот только там все было больше и разбросано по городу. Казалось, будто храмы и святыни стоят там с древних времен, что они вросли в землю и пропитались верой бесчисленных поколений, которые выгладили подошвами своих ног ступени, ведущие к святилищам, и продавили лбами ямки в каменном полу. Пение верных и дым благовоний, жаркие просьбы и молитвы за сотню лет проникли в стены, а храмы, казалось, вросли в город. Там я тоже не доверял чужим, неизвестно откуда привезенным божкам далеких народов, но там я чувствовал их присутствие.

В Ледяном Саду, в этом районе, святое место напоминало скорее базар. Храмы походили друг на друга, были новыми, а возникновение их не было связано с некими глубокими мыслями. Никто их не ставил, пытаясь отыскать ответы на вопросы о формах человеческой судьбы или смысле смерти человека. Никто не хотел отыскать защиты существа с неба. Это был только след мысли Фьольсфинна, когда он, заклятый во льду, пытался выпеть для себя крепость; а может, это была даже ошибка имени богов, бессмысленно повторяющаяся форма дома — не более чем рефрен, вроде тех ступеней или сплетенных башен на Верхнем Замке.

И все же кружили здесь люди, пытавшиеся в малые эти храмики вдохнуть хоть какое-то содержание с помощью поспешно намалеванных молитвенных флажков и дешевых каменных тотемов, не больших чем коновязь, один за другим вырубаемых каменщиками у ворот.

Где соберется мореходов больше, чем трое, — на поединок ли, на пожар или на какие обряды, — сразу найдется и тот, кто организует пару бочонков, какое-нибудь место для сидения и начнет продавать пиво. Я быстро наткнулся на такое заведение, а потому посадил там над большой кружкой Н’Деле, а сам прошелся по площади с рядами храмов. Расставленные всюду прилавки с жертвенными животными, благовониями, молитвенными веерами и флажками, а еще амулетами, маслами и скульптурами только усиливали впечатление базара, как и стоящие перед входами в храмы аколиты в разнообразных одеяниях: били в барабаны, танцевали, кричали или читали святые стихи, словно торговки.

В большинстве своем были это те, кто исповедовал культы Севера, которых я не знал, однако мне было известно, что каждое племя мореходов имеет своих богов, к которым относится очень серьезно. Выглядело все так, что, несмотря на дышащие силой городские храмы и религию Древа, люди здесь тоскуют по своим старым богам.

Я шел вдоль пестрых, выкрикивающих приглашения аколитов и осматривался. Мне не нужна была помощь божества, должного обеспечить благосклонность равнодушной любимой, мне не нужно было благословение, что поможет найти дорогу в шторм или даст знание звезд, не нужно мне было и умение разговаривать с мертвыми или напиток, что позволит мне проникнуть к богам.

Я проходил мимо мореходов, что казались больными, без рук и ног, с бельмами на глазах, или бледных от каких-то хворей. Видел женщин с застывшими от боли лицами, которые пестовали плохо выглядевших младенцев, и видел юношей, что роются в любовных амулетах.

С площадок храмов поднимались жертвенные дымы, доносились стонущие песни, стук барабанов и рев рогов, воздух рвали визги, квохтанье и беканье жертвенных животных. Я продирался сквозь толпу, но большая часть людей тут была гражданами или странниками с деревянным знаком корабля на груди, а вот измененных было немного.

Я же искал красные плащи и серебристые зеркальные маски жрецов Праматери, скульптуры Госпожи Страды и знаки Подземного Лона. Правда, больших надежд у меня не было, поскольку, хотя Ледяной Сад и был странным местом, я сомневался, что кто-то из жрецов Подземной осмелится вышагивать по его улицам в своем плаще и маске. Мореходы даже здесь оставались собой и мало что не любили больше, чем Амитрай. Настоящего жреца со всеми атрибутами тут наверняка убили бы просто по привычке, как по привычке растаптывают скорпендру.

Я мог ходить по улицам города в своей линялой и латаной военной форме, поскольку я был один и казался неопасным и потерянным. Я никому не угрожал.

Наконец я их высмотрел, поскольку знал, что именно должен искать. Несколько измененных с животными чертами лица, выставленными клыками и мощными руками, а с ними — пара чужеземцев, все в плащах и с капюшонами на головах. Они не заняли собственного храма — просто стояли сбоку, словно чего-то ожидая.

— Глупцы! — услышал я старческий голос. Мужчина с неаккуратной, встопорщенной бородой и спутанными волосами, скрученными в отдельные прядки, стоял на облицовке дождевого колодца и ругал прохожих, тыча в них палкой, вырезанной из корня. — Взгляните вокруг! Посмотрите на город, силой вырванный у матери-земли! Близится гнев! Близится огонь! Уже шагает по морю! Думаете, что вас уберегут стены, рожденные богомерзостью некоего приблуды?! Что вы можете торчать в своих каменных хлевах, выдранных из кровавого тела матери, и копить свое золото, обжираться телами детей земли и заливаться гнилыми соками порченых плодов?! Что можете кутаться в свои тряпки и оскорблять Мать, спариваясь, словно животные? Что можете обижать дочерей земли?! Отказывать им в истинной власти только потому, что Мать далеко?! Но время исполняется! Близится конец треснувшего мира! Конец жадности и мерзости!