Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский

— Госпожа, куда идти мне, — хныкала она, видно в месте этом ей было не по себе. — Не вижу ничего.

Агнес глянула и увидала, что запнулась она о цепи, что валялись у стены, точно книготорговец приковывал кого-то тут.

— Сюда иди. На голос мой иди, дурища, — сказал девушка и, подойдя к двери, отперла ее, отодвинула засов. Как появился свет, так Ута почти бегом кинулась к нему. Да и не мудрено, первый этаж дома книготорговца был премерзок и страшен.

Они вышли на улицу, и теперь даже грязная и вонючая улица Ткачей, казалась им чистой, и запах был терпим. И люди суетой своей уже не раздражали.

Агнес шла чуть впереди, следом шла Ута, прижимая к груди большую книгу, завернутую в дерюгу. Агнес обернулась на служанку, поглядела на ее лицо и невольно улыбнулась, а потом спросила:

— Думаю, замуж тебя отдать за книготорговца? Пойдешь?

Ута аж остановилась от такого вопроса, глаза от ужаса выпучила, рот открыла, да ничего сказать не смогла. Так и стояла посреди улицы с раскрытым ртом.

— Пошли, дурища, пошли, — говорила Агнес, смеясь, — шучу я. Не нужна ты ему. Ему детишки нужны, те, что помладше.

Ей пришлось хватать служанку за рукав, и тянуть поначалу, прежде чем та пришла в себя и пошла сама.

— Что? Страшный он? — Улыбалась девушка глядя на служанку.

— Не приведи Господи, — Ута даже перекрестилась, что делала не часто. — И премерзок, и престрашен! Прямо, как наш поп говорил про Сатану.

— Верно-верно, — соглашалась Агнес, думая о чем-то, о своем, — зато служить будет верно, за страх служить будет, и не денется никуда, и не донесет.

Уж в этом она не сомневалась. Так они дошли до конца улицы, где их ждала карета. Садясь в нее, Агнес думала даже не о книге интересной, и не о том, что книготорговец теперь никуда от нее не денется. Она думала о его словах, про то, что в стекло могут заглядывать лишь лучшие сестры. Лучшие! И значит, она была одной из лучших. Ах, как приятно было это знать. Одно было плохо, что никому об этом сказать нельзя. Ну не Уте же о том хвалиться, не Зельде, не Игнатию. Они и так ее силу знают, и так ее боготворят.

Да и не поймут они. Господину бы о том сказать. Перед ним похвалиться бы. Похвала его была для нее сладка неимоверно.

Мгновенная теплота его была желанна всем ее сердцем. А его поцелуй, пусть даже отцовский, в висок или лоб, сердце ее тревожили, даже долгое время спустя, воспоминаниями сладкими по ночам. Ну, а если не пред господином похвастаться, так перед другими… сестрами, чтобы поняли ее и оценили. Вот это тоже было бы хорошо.

С этими мыслями она ехала по Ланну, смотрела рассеяно из окна кареты на улицы и чуть заметно улыбалась.

Глава 38

Время урожая — самое жаркое время в любом поместье. Работы и суеты много, даже господину праздному и то хватает. А уж непраздный трудится не меньше своего холопа. Нет, конечно, не косит он, и снопы не вяжет, не обмолачивает их, солому не собирает и на ветру зерно не веет. А веять его нужно, за не провеянное от мякины и мелких гадов зерно купчишки цену совсем не ту дают, что хочет господин. Так что Ёган эту неделю почти не спал, но все равно не успевал везде. И Волкову пришлось мотаться между полем Эшбахта и новыми Амбарами, то там пригляд нужен, то здесь. Мужики и нанятые на уборку солдаты не хотят стараться лишний раз для господина, работают спустя рукава. Если к ним сержанта не приставить, то будут лодырничать. Вот пригляд за ними и нужен. Пригляд и подсчет. А как же в хозяйстве без счета?

Никак нельзя.

Но до этого за неделю, когда он вернулся из Малена, решил кавалер исполнить задумку хитроумного своего монаха брата Семиона и из врага сделать друга.

Вечером того же дня он собрал к себе господ офицеров на ужин.

Все были, кроме Брюнхвальда, тот еще был нездоров. Разговор был хороший, в основном говорили о том, сколько всего будет денег от проданной добычи. Рене сказал, что одних мехов они продали на три тысячи талеров. Солдаты, прознав про это, приходили просить авансы, но офицеры и корпоралы им не давали денег. Зная, что спустят все в новом, едва построенном кабаке, где жадные девки и ушлые кабатчики уже ждут этих простофиль.

Говорили солдатам, что надо дождаться, пока вся добыча будет распродана, тянули время, и в том был резон, не хотели командиры, чтобы солдаты пропили все деньги до зимы, а в зиму остались без хлеба. А еще выяснялось, что денег с добычи будет достаточно, еще пряностей были ящики немалые. Волков и Рене поглядывая на них, сошлись во мнении, что две тысячи они за них выручат. А еще ткани, вино, масло, лошади отличные и еще много чего. В общем, решили купить хороший сундук, и от имени солдатских старшин офицеры просили Волкова хранить все серебро у себя, более надежного места в Эшбахте не было.

Все эти приятные разговоры за пивом и вином шли, уже когда стемнело, и жена его Элеонора Августа всю эту скуку слушать не пожелав, попрощалась со всеми, позвала служанку и пошла наверх спать. Это было как раз то, на что кавалер и рассчитывал. Господа офицеры проводив госпожу Эшбахт вставанием из-за и стола снова сели пить, раз кавалер ко сну идти не собирался. Пить и продолжать приятные разговоры о хорошей добыче. А вот сестра его, Тереза, и госпожа Ланге, спать не ложились, сидели после ужина в конце стола и говорили негромко о чем-то женском.

Этого Волков и добивался. Не было иного способа оторвать Бригитт Ланге от Элеоноры Августы. Лишь посидев еще немного, кавалер сказал офицерам, что и ему уже пора спать. Те сразу засобирались, а как они ушли, то дворовые стали отодвигать стол и сдвигать лавки, стелить постели. А кавалер, поймав взгляд госпожи Ланге, сделал ей знак, чтобы вышла она из дома на улицу. Женщина сразу взволновалась. Стала суетиться. Платок достала, спрятала. Снова достала, руки не знала куда деть, волосы стала поправлять. Не мудрено, после последней ночной ее встречи с Волковым и Сычом на ее месте любой бы заволновался. Наконец, она встала, взяла лампу и пошла на двор. Кавалер уже вышел туда до