Я спасу тебя от бури - Чарльз Мартин

Я смотрел на свои руки. Или видел их – тут я не уверен. Я не мог приподнять голову, потому что смотрел на себя сверху вниз, и я не мог двигаться. Так или иначе, в поле зрения появились мои руки. Они были окровавлены и порезаны осколками стекла и деревянными щепками. Я не мог пошевелить пальцами. Это не имело значения, они все равно ничего не чувствовали. Помню, как я задавался вопросом: сколько тысяч пуль они выпустили? Десятки тысяч. Каждый выстрел был прицельным и намеренным. Потом я подумал об Энди. О том, как я раньше любил эту женщину. О том, как хотел отдать ей себя целиком, но отдал только половину. Потом что-то оторвало нас друг от друга. Что-то невидимое. Я сожалел об этом.

В тот момент, когда она передала мне новорожденного Броди, я по какой-то неведомой причине отрезал половину своего сердца и стал жить с одной половиной. С суровой и твердой рейнджерской половиной. Почему? Потому что так было проще. Теперь, когда эта половина умирала, другая половина воспрянула к жизни. Та половина, в которой так долго нуждалась Энди. Которая знала, что такое любовь, и умела дарить ее, – не важно, какой ценой.

Пожалуй, я никогда еще не чувствовал себя таким живым. Тем не менее, судя по некоторым показателям, я был уже мертв. Ровная голубая линия и однотонный сигнал надо мной свидетельствовали об этом.

Я так упорно тренировался. Я посвятил свою жизнь изучению оружия и мастерству владения им. Всегда был готов прийти на помощь. Готов умереть, чтобы жили другие. Теперь, когда я лежал здесь, продырявленный пулями, и жизнь вытекала из меня, было ясно, что дело обернулось не так, как я надеялся. Это жестокий мир. Да, это несправедливо, но такова цена, которую мы платим. Я знал все это. Но, с другой стороны, как еще жить? Как на самом деле можно жить по ту сторону от спасения?

Жизнь казалась такой хорошей в те несколько секунд, которые мне оставалось прожить.

Когда девочка закончила, она поцеловала меня в голову и закрыла глаза. Моя кровь размазалась на ее щеке. Не могу передать вам, что она сказала. Не имею понятия. Этого не сохранилось у меня внутри. Только я знаю, что в ее словах было нечто особенное, зацепившее меня, словно крючком. Оно сдернуло меня из-под потолка и запихнуло обратно в мое тело. Это было как спуск на «русских горках». Весь ток, который разряжался в электродах, был жалкой свечой по сравнению с мощью тех слов, которые она прошептала мне в ухо.

Если раньше я смотрел на себя сверху вниз, то теперь видел все собственными глазами. Черно-белый экран мигал и вспыхивал. Серая пелена исчезла, и проступили цвета. Масло смешивалось с водой.

Это я запомнил.

Дорогой Бог,

спасибо тебе. Большое спасибо.

Остальное было немного расплывчатым, и вам придется простить меня, если я что-то неправильно понял. Тут приходит на ум слово «истерика»: люди кричали, некоторые смеялись, а другие плакали. Это звучало так, словно кто-то колотил по кастрюлям, или… в общем, шум был очень громким. Даже в моем контуженном ухе.

Мне хотелось сказать им, чтобы они успокоились и перестали голосить, но мои голосовые связки плохо работали. Как и глаза. Я старался вовсю, но не мог заставить их раскрыться. Потом та маленькая девочка поцеловала мое окровавленное лицо, и глаза распахнулись сами собой.

– Тайлер! Тайлер! – вопил врач. – Ты с нами? Моргни, если ты слышишь меня!

Я сдвинул кислородную маску и прошептал:

– Я сделаю что угодно, если прекратят орать мне в лицо.

Помню раскаты смеха и обнимающихся людей. Пролитые и утертые слезы. Но самым странным было ощущение внутри меня. Мое сердце билось, обе его половины. Возможно, это покажется вам невеликим делом, но если вы так долго жили с половиной сердца, то когда кран открывается в полную силу… в общем, сами когда-нибудь попробуйте.

Прошло время. Не знаю, сколько. Час или день. Может быть, два дня, не могу сказать. Когда я снова открыл глаза, то находился в просторной комнате. Повсюду стояли цветы и перешептывались люди. Надо мной стоял мужчина в белом халате и улыбался. Он протянул руку и положил мне на ладонь два маленьких предмета в форме фасолинок.

– Мы извлекли это из твоей ноги, – сказал он. – Одна новая, одна старая. Я подумал, тебе захочется сохранить их на память.

Я сжал руку в кулак, закрыл глаза и попробовал вспомнить. Как я попал сюда. Последнее, что я помнил, – это пребывание в каком-то месте с белыми огнями, звуками и зрелищами, которые я никогда раньше не видел и не слышал, и… я не могу описать это словами. Просто не знаю, как это сделать. Я только знаю, что был там и кто-то шептал мне в ухо, а теперь я здесь и гадаю, каким образом я вернулся обратно.

Кто-то поднял изголовье моей постели с помощью электропривода. То есть усадил меня. Я посмотрел в угол и увидел ту маленькую девочку с блокнотом в руках. Это она шептала мне в ухо. Хоуп, вот как ее зовут. Хоуп. Думаю, это хорошее имя для девочки. Тот, кто дал ей такое имя, точно знал, что он делает[56].

Она подошла ко мне. Я повернул голову налево. По правде говоря, я очень устал. Любое движение изнуряло меня. Я раскрыл руку, и она вложила свою ладошку в мою ладонь. Она была маленькой, теплой и нежной.

Думаю, некоторые люди вбирают в себя боль, которую они знали всю свою жизнь, и складывают ее внутри, где она воспаляется и истекает гноем. Этакая гангрена души. Болячка, в которую они превращаются. Вы даже можете чувствовать запах. Но есть и другие люди, которые не сделали ничего или почти ничего плохого. Когда-то их называли невинными. И над ними учиняли великое злодейство – возможно, большее, чем мы можем представить. Но по какой-то причине они не стали копить в себе боль, которую им причинили. Они не держались за эту боль, а отпускали ее, чтобы она не извратила их сущность. Она поднимается над ними, как туман, а потом испаряется, потому что ей некуда больше деться. А из того места где-то внутри их приходит нечто иное, что они предлагают взамен. Я не знаю, что та девочка шептала мне в ухо. Даже не уверен, что я слышал ее. Но я могу сказать, что когда она это сделала, то во вселенной появилась трещина, и зло, которое так усердно пыталось вытолкнуть меня наружу, уступило чему-то еще, что вытянуло меня обратно. Это было как перетягивание каната, и зло проиграло.

Хорошее ощущение.

– Подойди сюда, – прошептал я. Она наклонилась. – Ближе. – Она приставила ухо к моим губам. – Спасибо тебе.

Она удивленно взглянула на меня.

– За что?

Я улыбнулся.

– За то, что пришла… – Я сглотнул. Она поднесла лед к моим губам, и я облизал кубики. – За то, что спасла меня.

Я поднял здоровую руку – по крайней мере, ту руку, которую недавно не прострелили, – прижал к губам ее щеку и поцеловал. Она кивнула, сжала мою ладонь и попятилась.