Земля обетованная - Барак Обама

значительно хуже, прежде чем улучшится. Разрешение экономического кризиса — не говоря уже о завершении двух войн, обеспечении здравоохранения и попытках спасти планету от катастрофического изменения климата — должно было стать долгим, тяжелым трудом. Для этого потребуются сотрудничающий Конгресс, готовые к сотрудничеству союзники и информированные, мобилизованные граждане, способные поддерживать давление на систему, а не одинокий спаситель.

Что же произойдет, если перемены не наступят достаточно быстро? Как эти ликующие толпы будут реагировать на неизбежные неудачи и компромиссы? Между мной и командой появилась шутка: "Мы уверены, что хотим выиграть эту штуку? Еще не поздно бросить его". Марти выразил более этническую версию того же чувства: "Двести тридцать два года они ждут, пока страна развалится, прежде чем передать ее брату!".

-

Больше, чем все, что связано с предвыборной кампанией, мое настроение в последние дни октября скрашивали новости с Гавайев. Майя позвонила и сказала, что врачи не думают, что Тоот протянет долго, возможно, не больше недели. Сейчас она прикована к арендованной больничной койке в гостиной своей квартиры, находится под присмотром медсестры хосписа и принимает паллиативные лекарства. Хотя накануне вечером она поразила мою сестру внезапным приступом ясности, попросив последние новости кампании вместе с бокалом вина и сигаретой, теперь она то погружалась, то выходила из сознания.

И вот, за двенадцать дней до выборов, я совершил тридцатишестичасовую поездку в Гонолулу, чтобы попрощаться. Майя ждала меня, когда я приехал в квартиру Тота; я увидел, что она сидела на диване с парой коробок из-под обуви со старыми фотографиями и письмами. "Я подумала, что ты захочешь забрать кое-что с собой", — сказала она. Я взяла несколько фотографий с журнального столика. Мои бабушка и дедушка и моя восьмилетняя мама, смеющиеся на травянистом поле в Йосемити. Я в возрасте четырех или пяти лет, катаюсь на плечах дедушки, когда вокруг нас плещутся волны. Мы вчетвером с Майей, еще совсем маленькой, улыбаемся перед рождественской елкой.

Сев на стул рядом с кроватью, я взяла руку бабушки в свою. Ее тело истощилось, а дыхание было затруднено. Время от времени ее сотрясал сильный металлический кашель, похожий на скрежет шестеренок. Несколько раз она тихо прошептала, но слова, если они вообще были, ускользнули от меня.

Какие сны она могла видеть? Мне было интересно, удавалось ли ей оглянуться назад и подвести итоги, или она считала это слишком большой индульгенцией. Мне хотелось думать, что она действительно оглядывалась назад; что она наслаждалась воспоминаниями о давнем возлюбленном или о прекрасном, залитом солнцем дне своей юности, когда ей улыбнулась удача и мир показался большим и полным перспектив.

Я вспомнил разговор с ней, который состоялся, когда я учился в средней школе, примерно в то время, когда ее хронические проблемы со спиной стали мешать ей ходить подолгу.

"Главное в старости, Бар, — говорил мне Тут, — это то, что внутри ты все тот же человек". Я помню, как ее глаза изучали меня через толстые бифокальные линзы, словно желая убедиться, что я внимателен. "Ты заперт в этой чертовой конструкции, которая начинает разваливаться. Но это все еще ты. Понимаешь?"

Теперь да.

Следующий час или около того я сидел и разговаривал с Майей о ее работе и семье, все время поглаживая сухую, костлявую руку Тута. Но в конце концов в комнате стало слишком тесно от воспоминаний — они сталкивались, сливались, преломлялись, как картинки в калейдоскопе, — и я сказал Майе, что хочу поскорее выйти на улицу. После консультаций с Гиббсом и сотрудниками Секретной службы было решено, что прессу внизу не будут информировать, и я поднялся на лифте на цокольный этаж и вышел через гараж, повернув налево по узкой улице, которая проходила за жилым домом моих бабушки и дедушки.

За тридцать пять лет улица почти не изменилась. Я прошел мимо небольшого синтоистского храма и общественного центра, затем мимо рядов деревянных домов, разделенных иногда трехэтажными бетонными многоквартирными домами. Свой первый баскетбольный мяч — подарок отца, когда мне было десять лет, — я забросил на эту улицу, отбивая мяч по неровному тротуару по пути на площадку и обратно в близлежащую начальную школу. Зуб говорила, что всегда знает, когда я приду домой к ужину, потому что слышит, как этот чертов мяч подпрыгивает с высоты десяти этажей. Я бежал по этой улице в супермаркет, чтобы купить ей сигареты, мотивированный ее обещанием, что на сдачу я смогу купить шоколадку, если вернусь через десять минут. Позже, когда мне было пятнадцать, я шел по этой же улице домой после смены на моей первой работе, забирая мороженое в "Баскин-Роббинс" за углом, и Тоот искренне смеялась, когда я ворчал ей о своей мизерной зарплате.

Другое время. Другая жизнь. Скромная и не имеющая значения для остального мира. Но она дала мне любовь. Когда Тота не станет, не останется никого, кто бы помнил ту жизнь или помнил меня в ней.

Я услышал позади себя топот ног: пресс-пул каким-то образом узнал о моей незапланированной экскурсии и собрался на тротуаре через дорогу, операторы толкались, чтобы подготовить кадры, репортеры с микрофонами неловко смотрели на меня, явно сомневаясь, стоит ли выкрикивать вопрос. Они вели себя прилично, действительно просто выполняли свою работу, и в любом случае я проехал всего четыре квартала. Я помахал прессе рукой и повернулся, чтобы вернуться в гараж. Идти дальше не было смысла, я понял: то, что я искал, уже не было там.

Я уехал с Гавайев и вернулся к работе. Восемь дней спустя, накануне выборов, позвонила Майя и сказала, что Тут умер. Это был мой последний день предвыборной кампании. Вечером мы должны были быть в Северной Каролине, а затем лететь в Вирджинию на наше последнее мероприятие. Перед тем как отправиться на место проведения мероприятия, Экс осторожно спросил меня, не нужна ли мне помощь в написании дополнения к моим обычным предвыборным речам, чтобы кратко упомянуть о смерти моей бабушки. Я поблагодарила его и ответила "нет". Я знала, что хотела сказать.

Ночь была прекрасная, прохладная, с легким дождем. Стоя на открытой сцене, после того как стихла музыка, аплодисменты и скандирования, я несколько минут рассказывал собравшимся о Тоот — как она выросла во времена депрессии и работала на конвейере, пока дедушка был на войне, что она значила для нашей семьи, что она может значить для них.

"Она была одним из тех тихих героев, которые есть по всей Америке", — сказал я. "Они не знамениты. Их имена не пишут в газетах.