Рыцарь пустыни, или Путь духа - Генри Райдер Хаггард

И тогда твой творец Бог склонился к тебе и заговорил с тобой с небес, заговорил через свои чары. Он показал тебе лицо на воде, лицо той, которая тебя по-прежнему любила, и тем самым оставил тебя в живых. Ты приехал, и ты нашел лицо, которое улыбалось тебе. Ты сохранил букву обета, данного той вероломной женщине, но ты нарушил его дух. Ты любил ее, нашу повелительницу Таму, а она любила тебя. Ты сам сказал, вы оба сказали: «Мы отрекаемся, потому что любим. Мы праведны, чтобы, когда настанет наш час, грех не разлучил нас». Дабы получить много, вы дали мало, вы, чьи глаза открыты и вы видите часть истины, вы, которые знают, что по сравнению со звездами над головой, теми самыми звездами, к которым вы однажды устремитесь, эта жизнь – не более чем оазис Тамы.

Послушай меня, Захед, я говорю это ради твоего просвещения. Я ни в чем не обвиняю тебя, как ни в чем тебя не обвинит Бог, сотворивший тебя из праха под своими ногами, а не из света над его головой. Он будет милостив. Он скажет: «Прах, ты прожил праведную жизнь – как прах». Но сегодня я говорю от его имени, ибо он поручил мне быть Его голосом. Ответь Ему, если можешь, на один вопрос. Если же нет, молчи, ибо ты все еще прах. Ты все еще считаешь себя привязанным к этой вероломной женщине, которая достойна быть битой палками? Ты открыто признаешь, что не станешь брать себе другой жены? Ты призываешь нас всех к прощению, не так ли? Ты говоришь, что прощаешь ее. Почему? Нет-нет, пока молчи, Глас Бога сейчас в моих устах, а не в твоих. Сначала выслушай, потом говори. Ты прощаешь ее, потому что своим вероломством она принесла тебе благо. Потому что, если бы не она, ты бы не обрел любви и уважения среди людей.

А теперь слушай и отвечай. Если бы эта проклятая женщина, эта дочь сатаны явилась бы сюда сегодня и сказала бы тебе: «Я, что поступила неправедно, теперь каюсь. Я, которая ненавидела, теперь люблю. Напоминаю тебе про обет, который ты дал. Я требую, чтобы ты оставил эту прекрасную женщину, что сидит рядом с тобой, и народ, который боготворит тебя, и сады, которые ты взрастил, и колодцы, которые выкопал, и вернулся со мной в ад улиц, на которых никогда не светит солнце, чтобы я могла подарить тебе детей, которые стали бы опорой твоему дому, чтобы мне обрести величие в твоей тени».

Ответь нам сейчас, что ты ответил бы ей? Сказал бы ты: «Не меня ли называют Захед? Поэтому я иду, иду тотчас же» и тем самым показал бы нам, что ты воистину само совершенство? Или бы ты сказал: «Женщина, ты возвела стену, ты порушила мосты, выкопала канаву. Я хром и не могу перелезть через стену; боюсь, я не осмелюсь плыть, у меня нет крыльев, и я не умею летать. Я прощаю тебя, пока ты далеко от меня, но я не прощаю тебя рядом со мной. Я люблю тебя и все человечество, но я не дотронусь до твоей руки. Я даю тебе развод». Произнес бы ты эти слова и тем самым показал бы всем нам, что ты по-прежнему человек из праха? А теперь отвечай на вопрос, который Бог задает тебе моими устами, Захед. Если же ты не можешь ответить, то ты, тот, кто проповедует Отречение и Прощение, – прах, тогда намажь себе им лоб и молчи.

Меа слушала эту длинную речь с нарастающим возмущением, ибо слепец произносил ее лишь за тем, чтобы высветить одно из столь любимых восточной религиозной мыслью и методами противоречий и заставить святого человека признать, что и он тоже полон заблуждений.

– На этот вопрос отвечу я, – вмешалась она прежде, чем Руперт успел произнести хоть слово. – Кто этот завистливый, седой глупец, который, словно ветер пустыни, наполняет воздух песком, кто загрязняет прозрачный водоем илом, кто уверяет нас, будто Бог говорит его устами, хотя эти уста родят лишь ветер и пустоту, кто желает убедить нас в грехе там, где греха нет, и указать тому, кто в тысячу раз превосходит его в праведности, новый путь к небесам? Неужели Бог повелел, чтобы тот, кого вываляли в грязи, но кто эту грязь с себя смыл, вновь в нее вернулся по приказанию той, что осквернила его? Неужели Бог повелел, чтобы человек этот покинул тех, с кем живет в невинности, чтобы разделить жилище с той, которая предала его и которая ему ненавистна? Неужели это зло можно назвать добродетелью? Неужели праведно облачиться в одежды чужого греха? Отвечай мне, старый, заносчивый болтун, который надеется снискать себе уважение тем, что затмит своего повелителя речами, словно новым платьем. Сядь на свою гордость, как на овечью шкуру, и скажи, с каких это пор истиной должно жертвовать ради лжи? С каких это пор мое сердце должно овдоветь, а та, что посеяла колючий чертополох, собирать благоуханные цветы?

Тогда старый учитель дернул себя за бороду и с гневом произнес:

– Неужели я, ученый муж, который провел долгие годы, постигая знания и предаваясь размышлениям, пришел сюда, чтобы спорить с голодной женщиной, которая жаждет вкусить запретный плод, которого ей не дано отведать…

– Молчите! – громогласно прорычал Руперт. – Молчите оба! Тама, не поддавайся гневу, он тебе не к лицу, а ты, мой критик и друг, больше не смей произнести даже слова против той, кого ты в душе любишь и чтишь. Когда же случится то, о чем ты только что говорил, хотя я и молю, чтобы этого никогда не произошло, тогда я спрошу совета у моей совести и поступлю так, как она мне повелит. Я все сказал.

Затем Руперт повернулся к Меа, чтобы успокоить ее, ибо такой разгневанной он не видел ее много лет. Речи старого проповедника не на шутку ее рассердили, и случись это в иные времена, как он бы дорого за них поплатился. Люди в зале принялись обсуждать слова старца и спорить между собой и так увлеклись, все до единого, что даже не заметили, как, набросив на голову шаль, какая-то женщина проложила себе путь в толпе и встала перед помостом.

Эдит все это слышала. Безжалостный переводчик не сгладил ни одно резкое слово, ни одну язвительную фразу. Она слышала, как ее назвали той, кого «следует побить палками» и «дочерью сатаны». Она своими ушами слышала, как Дик мерзко усмехается за ее спиной. Видела, как Табита пытается сдержать улыбку, неблагочестивую, по ее мнению, когда ее, Эдит, сравнили с грязью, выкатавшись в которой, человек больше никогда не будет чист, с той, что сеет ядовитые семена, и все эти и прочие оскорбления из уст этой ненавистной женщины, околдовавшей ее мужа своей красотой.

Терпеть это дальше было выше ее сил. В кои-то веки гнев наполнил ее едва ли не героизмом. Она сейчас подойдет к ним и, встав перед ними, потребует ответа на вопрос, заданный с такой силой насмешливым слепым арабом, обожавшим срывать с других покровы святости. Спрятавшись под шалью, она, работая локтями, проложила себе путь сквозь толпу и, встав перед помостом, резко сдернула с себя шаль.

Меа заметила ее первой. Движимая некой инстинктивной антипатией, она оглянулась по сторонам и встретилась взглядом с соперницей. Она тотчас же застыла в напряженной позе, какую принимала, когда будучи судьей, выносила приговор преступнику. Затем, заговорив по-английски, задала вопрос, хотя сердце ее уже знало ответ, ибо она хорошо помнила портрет в медальоне, что когда-то висел на шее Руперта.

– Незнакомка, кто ты такая, что без спросу вторгаешься в мой дом? И что тебе надо в нем?