Дыхание скандала - Элизабет Эссекс

Уилл, потянувшись, схватил в изголовье подушку и подсунул ей под ягодицы, поднимая ее вверх. Но этого было недостаточно — он слишком высокий, — и сладкое ощущение исчезло.

С возгласом досады и муки Антигона подняла бедра выше, отчаянно цепляясь за него.

Уилл сердито пробормотал что-то, очень похожее на ругательство, и оттолкнул подушку. А потом он… У Антигоны перехватило дыхание, когда он просто поднял ее ноги к своей груди.

Ее пронзило до болезненности острое наслаждение. Антигона услышала страстный стон и поняла, что стонет она, что это звук удовольствия и беспокойства, потому что было так хорошо, слишком хорошо… наслаждение было таким интенсивным, что граничило с болью.

Но Уилл был неутомим. Он поднимался над ней с такой силой и красотой, что у Антигоны сжалось сердце. Она одновременно чувствовала его отдельным от себя и частью себя, и понимала в этот миг, что значит отпустить последнюю связь с реальностью и дать дорогу великолепной волне переворачивающих все вверх дном эмоций, которые бушевали в ней.

Она закрыла глаза и чувствовала, как он гладит ее по животу, по завиткам, скрывавшим место их слияния. Он перебирал завитки, потом скользнул пальцами чуть ниже, к чувствительной плоти.

Антигона закричала. Этого было слишком много и одновременно недостаточно. Ее голова моталась по простыне из стороны в сторону. Но Уилл не собирался отпускать. Он притянул ее назад и крепко держал за бедра, входя в нее. И что-то изменилось, стало так хорошо. У нее было такое ощущение, что она вот-вот рассыплется на тысячу осколков блаженства.

И это случилось. Подхватив ее за шею, Уилл поцеловал Антигону в тот момент, когда она закричала.

Жар, радость, покой и облегчение обрушивались на нее каскадом, оставляя после себя безмятежное тепло.

В следующую секунду Уилл напрягся и с возгласом, в котором были и радость, и мука, вошел в нее последний раз.

Антигона чувствовала странную невесомость, словно не могла ощутить под собой постель, словно все чувства исчезли, оставив ее в приятном оцепенении. С особым удовольствием наблюдала она, как Уилл отпустил ее, отодвинувшись. Он, казалось, блуждал в тумане, когда пытался перевести дух.

Они оба пыхтели и сопели, как два рысака, которые только что промчались дистанцию на соревнованиях. Антигона чувствовала, как ее губы растягиваются в широкой улыбке, слышала сорвавшийся с них смех.

— Смеешься? Ты смеешься надо мной?

Она услышала в тоне Уилла озорство.

— Нет! О Господи, конечно, нет! Это было… Слово «великолепно» ничего не может выразить.

— Да. — Вытянувшись рядом с ней, Уилл поглаживал ее бедро. — Но ты совершенно великолепна. — Обняв за талию, он повернул ее и тесно прижал спиной к своей груди. — Престон, моя пугающая Престон, — прошептал он в ее волосы.

Антигона удивленно улыбнулась от странного щекочущего прикосновения его груди к своей спине и довольно закрыла глаза. Она была так счастлива, чувствовала себя в его объятиях в такой безопасности, что хотела смаковать это как можно дольше. Она глубоко вдохнула и услышала, что дыхание Уилла стало ровным и спокойным, значит, он уже заснул.

Она сильнее прижалась к нему и долго бодрствовала, слушая, чувствуя, думая о чудесной странности жара и запаха мужчины рядом с ней. Это было ошеломляюще и все-таки мало. Как хотелось, чтобы эта ночь, эти последние минуты длились вечно.

Антигоне снились сияющее солнце, цветы календулы и Уилл. Проснувшись от серенького утреннего света, она обнаружила, что ее возлюбленный бодрствует и смотрит на нее своими прекрасными синими глазами, словно ожидая ее пробуждения.

Его улыбка была такой нежной, теплой и чудесной, что Антигона наконец решила присоединиться к нему в бодрствовании. Он отвел упавшую ей на глаза прядь.

— Доброе утро.

— Оно доброе? — спросила она, хотя это божественно — просыпаться в постели Уилла, свернувшись рядом с ним, окутанной роскошным теплом и чувством безопасности. Но одновременно это было и страшно. Она в его постели, в доме его отца. В этом нет ничего хорошего. И это определенно небезопасно.

Но Уилл улыбнулся ей своей неторопливой улыбкой, от которой у Антигоны возникло ощущение, что солнце восходит прямо у нее внутри.

— Скажи мне. — Он продолжал гладить ее волосы, отбрасывая с лица пряди, словно ему нравилось, как они скользят сквозь его пальцы. — Я никогда не испытывал лучшего. А как ты?

— Я? Прекрасно. — Антигона чувствовала, как жар заливает ее щеки. Она слишком активная, слишком атлетичная, как он однажды назвал ее, и слишком долго ездила верхом, чтобы испытывать даже малейший укол физического дискомфорта, но совесть — это совсем другое дело. Антигона провела с Уиллом ночь, занимаясь любовью в доме его родителей, и если каминные часы не врут, то грозит смертельная опасность, что ее застанут здесь. — О Господи! Что подумает твоя мать? Что, если кто-то из твоих братьев сказал ей, что я здесь, и она не смогла меня найти? Что, если она придет сюда? Как это отразится на Кассандре? — Антигона резко села, натянув простыню до груди, и потерла сонные глаза. — Мне нужно подниматься.

— Вовсе нет. Успокойся, моя милая Престон. — Большие ладони Уилла начали описывать теплые круги ниже ее поясницы. — Я запер дверь. Я научился этой предосторожности, познакомившись с тобой. Почему бы тебе не вернуться сюда и не позволить мне разбудить тебя должным образом?

Но Антигона уже вылезала из кровати.

— Мне нужно убраться отсюда. — Она по меньшей мере должна перебраться в другую комнату, в спальню для гостей, откуда можно появиться с относительно неповрежденной репутацией. Она не для того впуталась во все беды ради помолвки Кассандры, чтобы погубить дело тем, что ее застанут в постели Уилла Джеллико.

Прислонившись к изголовью кровати, Уилл смотрел на нее с терпеливой улыбкой.

— Я решил воспринимать это не как оскорбление моей мужественности, но как проявление твоей, прежде скрытой, девичьей чувствительности. Кто бы мог подумать, что ты превратишься в кисейную барышню?

— Как ты можешь быть таким беспечным? — убеждала Антигона. — Почему ты мне не помогаешь? — Но, когда она попыталась, прикрывшись простыней, собрать одежду, Уилл удержал ее.

— Потому что у меня ключ, и я решил, что не позволю тебе выйти, пока не найду окольный способ… — Не договорив, он повернул голову к закрытому шторами окну и прислушался.

И тогда Антигона тоже услышала позвякивание упряжи, скрип железных ворот, тяжелый стук копыт и грохот каретных колес на подъездной дороге. Хриплый голос Здоровяка Хэма подгонял лошадей, сопровождаемый резким стаккато щелкавшего кнута.

Уилл мгновенно поднялся, натянул бриджи и подошел к окну. Отодвинув штору, он оглядел двор и подъездную дорогу. Через его плечо Антигона разглядела, как из-под колес большой городской кареты, чья черная полировка была заляпана грязью, брызнул гравий, когда Здоровяк Хэм, натянув поводья, остановил измученную четверку у парадного крыльца.