Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

У моего младшего сына были свои интересы. Став постарше, Лео увлекся покером. Если мы не будем достаточно осторожны, азартные игры могут превратить нас в жертву, и я хотел, чтобы он понял: это всего лишь игра, от которой можно получать удовольствие, как и от всего остального. В жизни мы каждый раз оцениваем риск – стоит на него пойти или нет, но бояться не нужно. Можно заставить наше внимание служить нам. Мы можем научиться распознавать, когда противник боится, и использовать свою уверенность для изменения его стратегии. Если мы начинаем проигрывать, можно дождаться другой комбинации карт. Нам помогут стратегии терпения и спокойствия. Отличный инструмент – сдержанность, но лучшее оружие против поражения – это уважение к самому себе. Велик соблазн пойти против себя, в его основе – ложь, в которую мы верим. Во что мы уверовали о самих себе и насколько важно беречь тело, в котором мы обитаем? Куда должна быть направлена сила внимания, если не на спасение этого человека любым возможным способом? Может быть, судьба избавит нас от такого соперничества, где речь идет о жизни и смерти, как у игроков древних цивилизаций, но мы можем спасти себя от поражения тем, что будем уважать себя – всегда, в любой ситуации.

Видение планеты больше, чем мы, – это очевидно. Оно говорит устами миллиардов людей, и сила его огромна. Но мы хозяева своего личного видения. Мы стратеги и видящие собственной реальности. Важно понимать правила, которые устанавливает общество, и уважать их так же, как мы уважаем видения других людей. Тольтеки чтили право каждого человека составлять себе собственное представление о реальности и затем действовать по вдохновению. Мне всегда хотелось, чтобы мои ученики смогли найти вдохновение и, доверяя себе, стать хозяевами своего видения и спасителями своего человеческого существа. Лучшие из моих учеников полностью отдавали мне внимание и предпринимали действия, чтобы изменить свое видение. Освоив один уровень, они двигались к следующему. Действия порождали последствия. Если они решались стать счастливее, то становились счастливее. Если они задавались целью измениться, то изменения происходили. Если они по-настоящему хотели учиться – или забыть то, чему научились раньше, – то им удавалось освоить эту игрушку.

Действия давали чудесные плоды – перемены. Кто-то с радостью принимал их, а кто-то сопротивлялся. Если ученик больше не находил радости, я советовал такому человеку уйти. Мы рождены, чтобы следовать за удовольствием. Временами бывало трудно отпустить человека, в котором дремали большие возможности. Нелегко было расставаться с друзьями, но я уважал их выбор. Наградой всегда была свобода – свобода от знаний, от самих себя и в конечном счете от Мигеля. В любой момент можно было позвонить в колокольчик и уйти. Они могли отправиться домой – или играть дальше, завоевывать все новые миры и выигрывать.

Сын шамана, Мигель-младший, сидел у постели отца, лежавшего в отделении неотложной кардиологической помощи. Он приехал в Сан-Диего несколько недель назад, после того как ему позвонили рано утром и сказали, что у отца инфаркт. Сначала Мигеля-старшего отвезли в близлежащую больницу, где никакой специализированной помощи ему не оказывали, пока положение не стало критическим. К тому времени, когда его сын прибыл в город, отец – все еще в той же первой больнице – уже терял сознание и не понимал, что происходит вокруг. Тогда его срочно перевезли на машине «скорой помощи» в Ла-Холью[57], и там лучшие кардиохирурги страны сейчас боролись за его жизнь.

Отец был в коме, жизнь его поддерживалась искусственно, и кто-то должен был принять на себя ответственность за дальнейшее. Майк – так его обычно звали – был старшим сыном, поэтому врачи советовались с ним. Но после девяти недель комы было маловероятно, что Мигель Руис останется в живых. Любое решение, принятое в предстоящие сорок восемь часов, определило бы будущее семьи. Как мог он взять на себя такую ношу? Он, в сущности, все еще оставался юным Мигелито, мальчиком, который хорошо учился в школе и слушался родителей. Жизнь его вращалась вокруг простых вещей: девушек, игр, развлечений. Он был ребенком. Отец его, конечно, не согласился бы с этим. Они с ним часто не сходились во мнениях.

Майк всегда ощущал любовь отца, но чувствовал и его невысказанные желания. Мигелю хотелось, чтобы его сыновья продолжили его работу и извлекли для себя пользу из его учения и мудрости предков. В двадцать семь лет Майк все еще получал удовольствие от пребывания в колледже. Жил он в Окленде, вдали от родных – и вдали от всего, связанного с учением тольтеков. Много лет пропутешествовав с отцом и своими глазами насмотревшись на страсти, кипевшие в поездках по местам силы, он рад был оказаться подальше от всего этого. Он был сыт по горло шаманством. Ему опостылели мужчины, которые хотели стать мистиками, и женщины, которые хотели, чтобы их хотели. Ему осточертели ритуалы, состояния транса и вылазки в духовные сферы.

Он любил мир известного, любил видение человечества. Знания, бурный обмен идеями и мнениями окрыляли его. Отец предостерегал его от болтовни и тех чар, что накладывают на человека убеждения, но что за радость жить без своего мнения? Умы созданы для того, чтобы встречаться, разговаривать, объединяться. Он жил в мире теорий и воспоминаний. Знания были его ремеслом, а колледж – шумным рынком идей. Если б можно было, он навечно остался бы в студентах. В Окленде все учились, философствовали, ходили на свидания и выпивали. Жизнь там была проста, а мир вменяем. Там он не был чьим-то сыном. Он был парнем, у которого есть девушка, скейтборд и здоровое увлечение футболом и спортивным залом.

Майк смотрел, как поднимается и опускается грудь отца от потока воздуха из аппарата искусственного дыхания. Он никогда не видел его слабым, совсем не видел беспомощным. Он никогда всерьез не задумывался о том, что отец может умереть, но вот, похоже, настал момент, когда смерти было не избежать. Сердце Мигеля было слишком сильно поражено, отказывали легкие. Преследовавший его всю жизнь страх утонуть, кажется, в какой-то степени оправдывался. Он лежит в постели, к нему присоединена дюжина проводов и мониторов, и его легкие наполняются водой. Некоторые говорили, что пора отключить его от аппарата. Если Майк с ними согласится, то как потом он посмотрит в лицо бабушке, твердо решившей, что ее младший сын должен остаться в живых? Она ведь целыми днями молится, а ночами совершает священные обряды. Ее мир очень отличался от его мира. С мальчишеских лет он наблюдал, как она творит чудеса, исцеляет больных, проводит свои ритуалы. Не раз он помогал ей и был ее переводчиком, но научился ли он у нее чему-нибудь по-настоящему? Чем он может помочь ей сейчас?

Отец пролил бы свет на происходящее. Он попросил бы у сына полного внимания и превратил бы то, что происходит, в урок. При этой мысли Майк неловко улыбнулся. Мигель нисколько не страшился ждавшей его смерти и даже предвкушал встречу с ней, – во всяком случае, так сказали Майку. В первые часы после инфаркта отцу, очевидно, хотелось многое сказать, и он говорил с родными, друзьями и несколькими верными учениками. В те драгоценные часы, когда он еще оставался в сознании, он даже подписал бумаги о передаче своих домов и другого имущества сыновьям. Он сделал распоряжения и по поводу семейных дел – и все время смеялся, постоянно делился мудростью и любовью. Теперь он молчал. Теперь действовать должен был его старший сын.