История Франции - Андре Моруа

5. Легенда Франклина соответствовала духовным потребностям и чувствам французского общества. Это были времена «Новой Элоизы» и молочной фермы в Трианоне, времена пристрастия к простой сельской жизни. На самом деле во Франклине не было ничего от сельского образа жизни, и он был скорее хитер, чем прост. Но он прекрасно умел играть предназначенную ему роль. Как только он заметил, какой успех имеют его меховая шапка и очки, как стал носить их повсюду. Приняв однажды по недосмотру какую-то делегацию без парика и оценив изумительный эффект этой непреднамеренной небрежности, он сделал из случайности правило и перестал носить парик. Парижане считали его квакером – он этого не опровергал. Была мода на античных республиканцев. Казалось, что американцы были современниками Катона и Фабия. Теоретически французский король был абсолютным монархом, но на самом деле он зависел от общественного мнения. Это было мнение небольших групп Версаля и Парижа, которые, не применяя оружия, не проводя голосования и не имея на то никакого права, все же навязывали министрам свои идеи. И именно эти группы сделали из Франклина своего идола. Молодое дворянство восхищалось им так же, как оно прославляло Вольтера и Руссо. Во Франции того периода, когда бушевали новые идеи, в военных лагерях рассуждали «о независимости, в замках – о демократии, на балах – о философии и в будуарах – о добродетелях». Америка превратилась в залог ожидаемой и желанной свободы. «В Новой Англии больше мудрости, чем в Греции». Конгресс виделся римским сенатом. Каждый молодой человек хотел бы сражаться на стороне инсургентов (повстанцев, ведущих партизанскую войну). Гримм говорит о том энтузиазме, который толкал молодежь оставлять своих отцов, матерей, братьев и идти на помощь хоть эскимосам, хоть готтентотам, лишь бы это провозглашалось во имя свободы. Действия Верженна определялись как государственным интересом, так и умонастроением французов.

Шарль Дюпен. Жак Тюрго, министр финансов Франции. Гравюра конца XVIII в.

6. Вначале французы, сражающиеся в Америке, были добровольцами. Верженн не хотел вовлекать всю нацию в военную авантюру до того, как станет ясно, на что способны инсургенты, но в 1777 г. капитуляция Бергойна[48] внушила ему доверие. В декабре Людовик XVI признал независимость Соединенных Штатов и подписал с ними союзный договор. Франция вступала в войну, не имея в ней никаких интересов и в случае победы ни на что для себя не претендуя. Новый министр финансов Неккер счел нужным финансировать кампанию. Неккер был женевским банкиром, человеком честным и прекрасно управлявшим своими делами, хотя это вовсе не являлось достаточным основанием для уверенности, что он будет так же хорошо вести и дела Франции. Но у этого «отличного директора банка» вместо общих воззрений было увлечение «классного учителя», и салон его жены объединял философов, физиократов и придворных (по пятницам у него подавали и постный, и скоромный обед – факт весьма символичный). Салон сделал из банкира генерального контролера. Для поддержки американской политики Верженна Неккер сделал то, чего не хотел делать Тюрго: он произвел заем, успех которому обеспечила популярность дела защиты Америки. За пять лет, с 1776 по 1781 г., он увеличил долг примерно на 600 млн, что тем не менее рассматривалось как большой успех. В 1781 г., когда на него начались нападки (потому что не последовало ничего нового), он издал свой знаменитый «Отчет» – первый официальный опубликованный документ о финансовом положении страны. Успех «Отчета» превзошел все ожидания. Его читали все классы общества – от каменщиков до маркизов. К несчастью, «Отчет» был очень неточен и объявлял о превышении доходов на 10 млн, тогда как на самом деле дефицит равнялся 50 млн. Неккер успокоил страну, в то время как следовало бить тревогу.

Пьер Огюстен Карон де Бомарше. Гравюра XIX в. с живописного оригинала XVIII в.

7. В то же время, проводя удачную континентальную политику, Верженн привел Европу к общему миру, заключив мир с Австрией и Пруссией. В 1780–1781 гг. армия Рошамбо и флот адмирала де Грасса обеспечили победу американцам и капитуляцию Йорктауна. Англия перестала быть «владычицей морей». Франция предстала перед миром как защитница свобод, никогда еще она не чувствовала себя столь великой. К несчастью, общественный долг достигал миллиарда ливров – по тем временам суммы огромной. Америка была свободна, Испания получила Миссисипи и Флориду. «Франция сохранила славу и разорение», – говорит Мишле. Но это не совсем так. Франция вернула право строить укрепления в Дюнкерке, вернула права на Сенегал, а главное, Верженн, Рошамбо и Лафайет заложили основы франко-американской дружбы, которая станет однажды одним из самых ценных богатств страны.

8. К моменту этой победы Неккер был уже смещен, гонимый, как и Тюрго, ненавистью двора. Никто уже не обращал внимания на необходимость решения финансовой проблемы. Тот, кто стремился умерить расходы, вызывал ненависть Версаля. Тот, кто стремился бороться с расходами путем финансовой реформы, встречал противодействие парламентов, требовавших отставки Неккера. Они добились этой отставки, потому что ни Морепа, ни король не хотели начинать борьбу. Королева и «графиня Жюль» (де Полиньяк) после недолгого периода, когда эта должность замещалась временным лицом, сделали министром финансов своего протеже Калонна. Говорят, что это ему принадлежат слова, вложенные в уста Фигаро: «Искали человека расчетливого, а получили танцора». Был ли он и на самом деле столь бездарен, как говорит о нем молва? Отнюдь нет. Наоборот, он был единственным генеральным контролером, который изложил стройный план реформ, и, вероятно, именно по этой причине этот милый и улыбчивый человек был окружен такой ненавистью. С 1781 по 1786 г. он пытался оживить экономическую деятельность страны. Но правда и то, что в этот же период он продолжал политику займов: долг увеличился еще на восемьсот миллионов. Но что было делать? Привилегированные отбивались изо всех сил. Один финансист против них был бессилен. Он был всего лишь автором наступления на них.

9. Как и Фигаро, Бомарше испробовал все ремесла. Он хорошо знал крупных сеньоров, их легкомыслие, их чувственность. Он ведь их причесывал. Король долгое время запрещал постановку «Женитьбы Фигаро». Сегодня мы уже не можем понять почему. Если эта восхитительная комедия, почти шекспировская, могла нанести урон привилегированным слоям, то только потому, что их положение и без того уже было очень скверным. Запрет привел лишь к тому, что когда наконец поставили «Женитьбу», то публика видела намек в каждой фразе. Говорили, что графиня Альмавива напоминает королеву с ее опрометчивыми поступками. «Клевета, мадам…» Мария-Антуанетта стала ее жертвой. Ей вредили даже ее врожденные качества. Она любила жить просто, разделять всеобщие радости. Она ездила на балы в Оперу. В любой другой женщине это сочли бы очаровательным. Но ее враги превратили это в преступление. Когда у нее появились наконец дети и столь долгожданный дофин, то стали отрицать законность его происхождения. У нее была безобидная страсть к шуткам и маскарадам. Этим воспользовались, чтобы создать удивительное «дело о колье», которое приписывало королеве Франции и кардиналу Рогану мошенничество и принесло монархии столько же вреда, сколько финансовая политика Калонна. Брат королевы император Иосиф II во время своего пребывания в Париже предостерегал ее от компрометирующих вольностей поведения. Но именно он навредил ей больше других, добившись, чтобы она во всех случаях поддерживала внешнюю политику Австрии. У Франции создалось представление, что «австриячка» несет угрозу для безопасности страны. Ее считали ответственной за финансовый дефицит. А на самом деле расходы двора представляли только 6 % от общего бюджета. Но и в Париже, и в Лондоне сочинители пасквилей и памфлетисты совсем распоясались. Короля же, напротив, хвалили. О нем говорили: «Бедняга!» – и превозносили его «чувствительность».