Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина

— Шутишь?

— Нет.

— Девчонка обманула нас, соврав, что ей нужно исцеление. Стоит верить во всем остальном?

На это Грим не ответил.

Я ушла наверх — переодеться и сложить вещи. Не знаю куда, но из этой комнаты нужно переселяться. Очень мне не нравилась вероятность того, что Маэрор, узнавшая о секретном проходе в наше убежище, уже не сдает его брату, Безымянному или Слугам, потому что должна сдать.

Я открыла створки, посмотрела на пустой чердак — спуститься снова в квартиру? Неа, пусть стоит распахнутая и пустая, мне уже все равно. А еды коту я попрошу у Аурума, он найдет.

На всякий случай, когда снова закрыла окно, то на ставнях задвинула и чугунные задвижки. Не препятствие, но хоть переодеться смогла спокойно.

А как спустилась, услышала шум из мастерской Грима. Не успела зайти и спросить, как он вышел из нее с тетрадью в руке — задняя смятая обложка и оставшаяся переплетная стопка желтоватых листов.

— Аурум думал, что, если я напишу обо всем, что случилось в те последние дни прошлого, это может мне изжить утрату. Отчасти он оказался прав, а отчасти нет — за все годы я не смог ее перечесть, потому что едва заглядывал на страницы, как мне казалось, что все еще живо. И как будто случилось вчера.

— Можно я побуду в гостиной, с вами? Там прочту?

— Если хочешь.

Я еще умыться хотела, волосы расчесать и косы переплести, еды у Аурума попросить, решить вопрос с новой комнатой, но… все подождет!

Забралась в кресло, поджав ноги, взяла рукопись и шелестнула страницами — их много, но большая часть чистая, не до корки дописано. Гримовский почерк, ровные строчки, надорванный на всю толщину край, но для чтения не помеха. Главное погрузиться в историю и не поднимать глаза — не видеть вживую Патрика, в один и тот же миг, как и читать о нем. Мой Пилигрим… а мой ли?

Я вскинул свой взор и увидел, как очнулся от глубокой молитвы Аурум. Все эти часы он провел на коленях, и не слышал до этого мига ничего, — ни криков о разбившейся девочке, ни после разговоров о ее исцелении. Посланник ордена словно вернулся из сна, в котором пребывал, чтобы найти ответы у сил высших и светлых. Но разум его не вознесся к небу, наоборот, занырнул сам в себя, в глубины знаний и памяти. В глубины всех прочитанных книг и свитков, что давались в руки лишь избранным…

Едва Аурум открыл глаза, как пронзили меня слова его, что произнес он ясно, но тихо:

— Живое в неживом и длань касания… как знак пяти сторон, лишь узнавание… сольются дух и плоть любой материи…

Откуда же он знал эти строки?! Откуда же он слышал то, что лишь мне довелось услышать из уст Прекрасной в день своего сожжения? И понимал ли он весь их смысл?

И я спросил — сквозь толщу воздуха и толщу стен, что нас разделяли, зная, что никто не услышит:

— Кто же ты, посланник Святого Ордена, и что знаешь о моей жизни?

Отчаянье затопило меня безудержно, как поток, что возрос до бурлящей реки после дней дождя, и что в силе своей обрушился на все живое вне берегов своих…

Черный стервятник — так за глаза называли моего отца, не смотря на страх жестокой расправы и казни, если вдруг слух донесет до его ушей это прозвание. И справедливое имя — слишком он был уродлив и худ.

Я же не первый наследник, но из всех сыновей своих отец решил выбрать меня, хоть я и не был старшим из отпрысков. Все потому, что лицом и сложением перенял все его черты, и это обмануло короля в том, что и характер мой схож — властный, жестокий и воинственный.

И он был в гневе, узнав, что в свои девять лет я держал в руках нож не для войны и охоты, а для того, чтобы резать фигурки из дерева. Что книги любил больше оружия, что обходился со слугами мягко, и мать свою принимал за учителя, относясь с любовью и сыновьим почтением, а не как женщине, вся природа которых создана для утех и рождения, и ставить их нужно ниже коней и собак.

Он наказал многих, что допустили волю в моем воспитании, что не смотрели и не видели слабости, не отняв у наложницы сына, а оставив их вместе. И более жестоко он поступил с матерью, пусть не убив, но изгнав на край земли, сделав ту нищенкой и лишив крова. Я не сдержал слез, узнав об этом, и готовился к тому, что гнев обрушится и на мою голову.

Но король не изменил выбора, а все же оставил меня при себе, решив привить качества, необходимые достойному мужчине, чтобы не посрамить род и держать власть в руках столь же крепко, как и известные предки. Приумножать земли, побеждать в войнах, наполнять казну золотом и греметь на мир славой великого правителя. Короля королей, которого все боятся, все чтят и превозносят, как бога… таким мнил себя мой отец, и таким он видел своего сына, иначе и быть не могло.

Ах, всему виной наше проклятое сходство… Не мог он ни прогнать, ни убить меня, ибо стоял перед маленьким зеркалом и видел в нем свое бессмертие…

— Кто же ты, посланник Ордена? Что для тебя тайна, а что не тайна?

Вновь едва слышно спросил я у белого рыцаря, так и стоящего на коленях.

Жаждал черный стервятник достойного сына. Но новые учителя, новое окружение и порядки не смогли перековать во мне ни одной из черт нрава. Я уже был крепок и стоек духом, потому что моя мать закаляла именно его, воспитывая подлинными понятиями о силе и слабости, о чести и бесчестии, победах и поражениях. Она была не простой женщиной, а плененной княгиней из вражеской страны. Отец забрал ее себе как военный трофей и сделал наложницей, не устояв перед редкой и экзотической красотой северянки. Плен, судьбу и жизнь на чужбине моя мать приняла стойко, и стерпелась с участью лишь из-за меня, из-за рождения кровь от крови своей.

Я не прогнулся под железными молотами новых учителей, и потому отец, спустя год, позвал колдуна. Алчный и хитрый старик слыл знатоком душ и на самом деле был знатен тем, что мог обратить человека в кого угодно, лепя из него, как из сырой глины. Справлялся и с теми, кто был уже сед и сгорблен, и с теми, кто был монолитен в вере, и даже с теми, кто был примитивен и глуп. Что говорить о ребенке? Колдун обещался сделать из меня истинного черного принца за сто дней, и захотел за это получить сто на сто золотых монет. Король согласился, но пообещал, что если тот не справится, то в награду ему будет смерть.

Наука была жестока… колдун лишал меня сна и отдыха, лишал света и чувства времени. Заставлял голодать, а после есть отвратную пищу, отнимал воду, а после вливал в горло человеческую кровь. Он заставлял смотреть меня на жестокость, на убийство животных людьми, и людей животными. Пытал рабов, сжигал пленных, показывая — что таков мир, что люди монстры, и я в нем жив лишь потому, что рожден неприкосновенным. А стезя королей обязывает во всем быть выше смертных, и я должен стать лучшим из лучших! Достойным отца.