Сочинения в трех томах. Том 1 - Майн Рид

которым Севрэн при входе обменялся несколькими словами и который привлек к себе особенное внимание Генриха. Он стал его разглядывать.

Судя по костюму, это не был американец, нельзя было принять его и за мексиканца, и за испанца, хотя цвет его лица был смуглый. Лицо у него было бритое, за исключением подбородка, на котором росла черная борода клином. Глаза, насколько можно было их разглядеть под надвинутой шляпой, были голубые и кроткие. В черных волнистых волосах заметна была седина. Одет он был по-мексикански: в красный плащ, вышитый по краям черным бархатом. Верхняя одежда почти совсем закрывала штаны зеленого бархата, с желтыми пуговицами и белым кантом. Внизу они заканчивались кожаными крагами, из-под которых виднелись желтые голенища сапог с большими шпорами. На голове была черная широкополая шляпа с широким золотым галуном. Пара золотых кисточек спускалась с полей шляпы по туземной моде. Он надвигал шляпу со стороны света, как бы желая спрятать свое лицо.

Тем не менее Генрих нашел, что его физиономия внушает симпатию, черты когда-то очень красивого лица выражают достоинство и спокойную грусть.

Делая все эти замечания про себя, Генрих вдруг заметил, что незнакомец тоже наблюдает за ним с не меньшим интересом.

Оба сделали это открытие одновременно, когда глаза их встретились. Вслед за тем незнакомец вытащил свой маленький вышитый жемчугом портсигар и любезно подал его Генриху со словами:

— Не угодно ли вам покурить?

— С удовольствием, — ответил молодой человек и взял сигаретку.

Только они закурили, как незнакомец обратился к Генриху с вопросом, поразившим молодого человека своею неожиданностью.

— Не желаете ли вы продать вашу лошадь?

— Нет, сударь, не желаю.

— За хорошую цену.

— Ни за какую; жалею, что приходится вам отказывать.

— Я дам за нее пятьсот долларов.

— Я и вдвое не возьму.

— Хорошо, я предлагаю вдвое.

— Извините, вопрос тут не в деньгах. Я люблю мою лошадь и ни за что с нею не расстанусь.

Незнакомец вздохнул.

— Для меня это большое разочарование; я сделал нарочно двести миль, чтобы купить эту лошадь.

— Очень сожалею об этом, — вежливо ответил Генрих, — но я испытал уже достоинства этого коня. Мы стали друзьями, нужно побуждение более сильное, чем деньги, чтобы я согласился на разлуку с ним.

— Ах, сударь, если бы вы знали, почему я так желаю его купить, может быть…

Незнакомец колебался одно мгновение, потом, как бы убежденный в бесполезности дальнейших попыток и не решаясь сделать признание, поклонился молодому человеку и скрылся в толпе.

Бал, между тем, оживился; несколько военных в мундирах примкнули к танцующим и старались выказать свою ловкость в вальсе. Губернатор Санта-Фе, толстый, с вульгарной физиономией, прохаживался по зале в сопровождении хорошо одетых граждан, составлявших, вероятно, высшее мексиканское общество. Виски оказало свое действие на танцующих. Звероловы и возчики сделались шумливей и драчливей. Мексиканцы, в свою очередь, возбужденные вином и старинной ненавистью, бросали свирепые взоры на американцев.

Генрих продолжал наблюдать это странное смешение веселья и немых угроз; вдруг он очутился опять лицом к лицу с незнакомцем в красном плаще.

— Извините, сударь, — сказал он, кланяясь и садясь на скамью рядом с Генрихом, — я только что узнал, что ваш караван направляется в Чигуагуа. Разумеется, вы последуете за ним?

— Да, мы не находим здесь достаточно покупателей.

— И на обратном пути вы опять будете в Санта-Фе?

— Вероятно.

— Может быть, тогда вы согласитесь уступить вашу лошадь? Вы могли бы приобрести себе не хуже в долине Миссисипи.

Видя отрицательное движение Генриха, незнакомец прибавил:

— По крайней мере, обещайте мне, что, если эта сделка покажется вам возможной, вы окажете мне предпочтение перед другими.

— От всей души, — сказал молодой человек, который начинал думать, что за этой настойчивостью скрывается нечто более серьезное, чем каприз.

Разговор был прерван полупьяным богатырем-миссурийцем, который, тяжело наступая на ноги незнакомца, кричал:

— Ну ты, старый торговец салом, уступи мне свое место на скамье!

— Это с какой стати? — спросил мексиканец, вскакивая и окидывая миссурийца презрительным взглядом.

— С какой стати? К черту спорщиков с их вопросами! Мне нужно сесть, потому что я устал от танцев. Вот с какой стати, скотина ты этакая!

В поведении этого человека было столько грубости и нахальства, что Генрих не мог не вмешаться.

— Постойте, — сказал он миссурийцу, — вы не имеете права занимать место этого джентльмена и тем более употреблять такие выражения.

Тот хмыкнул:

— А кто вас просит вмешиваться, молокосос? — И, обращаясь к незнакомцу, сказал: — Эй ты, в широкополой шляпе, слышишь? Пусти меня!

И он схватил мексиканца за плащ, желая оттащить его. Но прежде чем Генрих опомнился и вступился, незнакомец сильным и ловким ударом кулака повалил нахала.

Это послужило как бы сигналом к общей свалке. Драка завязалась во всех концах. Крики пьяных смешивались с проклятиями, обличавшими взаимную ненависть. Ножи были вынуты, женщины кричали от страха, раздались выстрелы, зала наполнилась густым дымом. Огни потухли, и в наступившей темноте минут пять происходила ужасная битва, сопровождавшаяся проклятиями, воплями и тяжелым падением тел.

Генрих остался стоять около своего места, не прибегая ни к ножу, ни к пистолету. Вдруг он почувствовал сильный толчок в левое плечо и опустился на скамью. Он сидел, пока не прекратилось смятение, чувствуя, что поток крови льется из раны по его одежде.

В этом положении он оставался, пока не принесли в комнату свечи. Когда осветили поле битвы, то стало очевидно, что американцы победили. Мексиканцы со своими женами исчезли, за исключением нескольких раненых, валявшихся на полу. Охотники перебегали с места на место, сильно жестикулируя. Одни старались оправдать то, что они называли неожиданной суматохой, тогда как другие, наиболее почтенные, осуждали ее. Хотя Севрэн принадлежал к числу последних и его мнение всегда уважалось, но он