Его нельзя любить. Сводные - Мария Николаевна Высоцкая

меня вызвал, чтобы читать нотации? Старый увалень. В отличие от него, я о ней справки наводил. Белая и пушистая Лада обыкновенная шлюха. Элитная, но шлюха.

Да хрен с ней, что шлюха.

Типа второй шанс у всех есть. Но ей ведь только его бабки нужны. Непохожа она на любящую жену. Прожжённая дрань, которая после медных труб, хочет потеплее пристроить свой зад. До ее появления проблем с сердцем у бати особо не было. Прихватывало на нервах иногда, но ни разу до больнички не доходило. Он ежегодно обследовался, летал во всякие санатории. А теперь валяется на больничной койке кверху лапками.

— Не буду, — буркаю в ответ.

— И не смей ее трогать. Я тебя не так воспитывал, чтобы руку на женщину поднимать.

Подвисаю. Когда это я на нее руку…

Стоп!

Она ему пожаловалась. Пересказала наш с ней разговор и добавила деталей.

— За руку я ее схватил, было. На этом все.

— Лада говорит совсем другие вещи Ян, — отец качает головой. — У нее вся шея в синяках.

— Чего?

Папа прикрывает глаза. Шумно выдыхает.

— Не нужно больше приезжать в дом. Так для всех будет лучше. Мы ведь можем с тобой встречать на нейтральной территории, правда, сын?

От моего гнева его спасает только состояние, в котором он находится. Я не дебил, чтобы закатывать скандал сейчас. Но выводы сделал. Много и не самых утешительных.

— Ладно, — киваю. — Пойду, наверное.

— И еще, — голос отца догоняет уже в дверях.

Поворачиваюсь. Какую новость он сообщит мне еще?

— Я не могу спустить тебе с рук то, что ты сделала, поэтому принял решение.

То, что разбираться он не будет, а Ладка за эти месяцы отлично промыла ему мозг факт. Печальный, но факт.

— Какое?

— Тебе нужно съехать из квартиры. Пора вставать на ноги сынок. Самостоятельно.

— Тачку тоже вернуть? — тянусь за ключами.

— Нет.

Он качает головой. И на этом спасибо. Ладно.

— Завтра соберу шмотки. Квартиру продадите? — выходит со смешком.

Ответам отец меня не вознаграждает. Ну и хрен с ним.

Из палаты выхожу злой.

— Как он?

Ладка подскакивает ко мне моментально. Якобы плачет, а у самой глаза блестят от своего триумфа.

— живой, — прищуриваюсь. Рассматриваю ее пристально, а потом тяну ворот водолазки на себя.

— Что ты себе…

На шее у нее и правда синяки.

— Моих рук дело? — усмехаюсь и прохожусь пальцами по «синякам». На удивление это не грим. Ничего не размазывается.

Она тут же отскакивает в сторону. Поправляет кофту.

— Я тебя предупреждала.

— Ага. Сколько должна? — пуляю чисто наугад, а вот Ладушка меняется в лице.

В ответ, конечно, молчание. Интересно, но внимание не заостряю. Меня вымотал этот сраный день. Я хочу побыстрее отсюда свалить.

Домой приезжаю уже около часа ночи. Щелкаю кнопку, чтобы открыть ворота с пульта, и заезжаю на территорию ЖК. Фары освещают подъезд.

Бросаю взгляд на женскую фигуру, и отъехав еще метра два, бью по тормозам.

Меня глюкнуло или там Ника?

Бросаю тачку посередине двора и иду к скамейке.

Ника. Правда она. Сидит на скамейке и скролит ленту.

— Ты чего тут?

Она запрокидывает голову и резко поднимается на ноги.

— Как твой отец?

— Нормально, — моргаю, пытаясь ее понять. Что она тут делает? Зачем приехала? Это жалость?

— Я беспокоилась. Звонила, но ты не отвечал.

Хлопаю себя по карману. Телефон остался валяться в машине, но я и правда не слышал ее звонков. В руки его последние пару часов не брал.

— Почему ты здесь? На улице…

— Охранник приглашал меня посидеть у них, но я побоялась, что прокараулю тебя.

Если бы я ее не заметил, и прокараулила бы.

— Пошли, — беру ее за руку, чувствуя прилив то ли агрессии, то ли возбуждения.

33.2

Она молча забирается в салон. Когда падаю за руль, чувствую, что смотрит на меня. Сейчас не лучшее время для разговоров. Честно, она вообще зря приехала. Я не готов говорить, не готов себя контролировать и тем более не готов чувствовать ее жалость в отношении меня.

Скотское ощущение.

— Чего? — выдаю совсем недружелюбно.

Я все еще взвинчен и зол. И, конечно же, проектирую все свое недовольство на том, кто слабее.

Ника облизывает губы и придвигается ближе. Отшатываюсь, когда обдает запахом ее сладких духов. Хватаю воздух, прежде чем по плечам разбегаются мурашки, потому что она водит пальцами по участку голой кожи на моей шее.

Смотрит, не моргая, а потом целует.

Осторожно. Едва касаясь губ, но мне хватает и этого, чтобы снова начать реагировать на нее, словно я вечно возбуждённый школьник. Отстраненность лопается как мыльный пузырь. Тут же включаюсь в процесс.

— Опасно, — сжимаю Никино запястье, и тут же в башке отдаются слова отца о том, что я якобы распускаю руки.

Трясу башкой, чтобы вытравить его голос и все эти ложные обвинения. Разжимаю пальцы, а потом даже убеждаюсь, что не оставил синяков.

— Не влезай убьет?

— Примерно.

— Все же хорошо, Ян?

— Нормально.

Ну если не брать в расчет, что твоя мать меня медленно сливает. Не удивлюсь, если папаня и завещание на нее перепишет.

— Я за тебя волновалась. А после того, как не дозвонилась, решила, что надо ехать.

Закатываю глаза, а сам понимаю, как сильно меня задевают ее слова. Каждое, тихой поступью забирается глубоко в сердце. Она волновалась и поэтому приехала.

— Хорошо, что приехала, — переплетаю наши пальцы. — Останешься?

Не думаю, что сегодня это хороший вариант, просить ее со мной заночевать. Не уверен, что могу мыслить здраво. Поэтому, видимо, и прошу ее. Снова и снова. Целуя в губы. Щеки. Трогаю ее небольшую грудь через ткань неплотной куртки. И снова прошу остаться.

Ника пожимает плечами. Ее губы трогает озорная улыбка. Она сама трется о меня. Как кошка.

— Могу даже не приставать.

— А если приставать надо? — шепчет, касаясь губами моей щеки.

Одна фраза. Лучше бы молчала. Правда. Лучше бы она молчала.

Прижимаю ее к себе так крепко, что в какой-то момент начинаю опасаться, не задушил ли.

Никак кладет голову мне на плече, и, мне думается, что закрывает глаза. Вдыхаю запах ее волос, утыкаясь носом в макушку. Персиковый шампунь, или какой-то спрей. Но мне нравится этот сладкий, химический и