Политэкономия войны. Как Америка стала мировым лидером - Василий Галин

Аналогичная ситуация складывалась и накануне Второй мировой войны. «С самого начала военные усилия, предпринятые нацистским режимом, — утверждал крупнейший стальной магнат Германии Ф. Тиссен, — казались абсолютно несоразмерными с ресурсами страны. Даже на ранних стадиях я предчувствовал, что это неизбежно приведет к катастрофе»{950}.

Истощение ресурсов страны наглядно отражал рост дефицита государственного бюджета. В 1932/33 хозяйственном году доходы бюджета составили 6,4 млрд. марок, а расходы — 7,3 млрд. В 1938/39 хозяйственном году общий дефицит государственного бюджета возрос до 14,5 млрд. марок. Общий объем государственной задолженности с 1933 г. по 1940 г. вырос с 8,5 млрд. до 47,3 млрд. марок{951}. Государственный долг — это не что иное, как один из элементов отсроченной инфляции. В условиях милитаризованной (расходной) экономики погашать этот долг нечем, и цунами инфляции рано или поздно неизбежно должно вырваться наружу. Правящие круги Германии вполне осознавали грозящую опасность, о чем свидетельствует заявление Ф. Тиссена, сделанное им в начале 1939 г.: «Самая главная проблема — инфляция. Когда-нибудь чудовищная инфляция, давно существующая в нацистской Германии, станет очевидной, и в результате возникнут колоссальные трудности»{952}.

Инфляция вырвалась из-под контроля 15 июня 1939 г., когда был принят закон о государственном банке снявший ограничения «плана Дауэса» и тем самым расчистивший дорогу инфляции. (Точно так же, как в августе 1914 г.){953} «Метод «бесшумного» кредитования, превращающий ничего не подозревающего вкладчика на 90% государственного кредитора, привел к быстрому росту инфляции и к полному разрушению всех основ этой системы финансирования» — вспоминал Шверин фон Крозиг, министр финансов Германии тех лет[105].{954}

Гитлеровская Германия стояла на пороге банкротства, обрекающего ее население на голод, нищету и экономическое рабство. Немцы понимали это отчетливее других. Даже среднее поколение немцев еще помнило времена страданий, порожденных поражением в Первой мировой, последующей революцией и иностранным вторжением — к 1939 г. у Гитлера не оставалось альтернатив…

В этом итоге не было ничего случайного. Г. Препарата, подчеркивая эту закономерность, приводил пример монарха (из второй части «Фауста»), который с помощью дьявола (Мефистофеля) восстанавливает порядок в своей развалившейся империи. Действуя по указке Мефистофеля, он подчиняет себе массы, терроризируя их гигантским пожаром[106], а умирающую экономику оживляет печатанием специальных денежных знаков, гарантированных имперским правом на землю. Последняя инфляционная вспышка находит свое неизбежное разрешение в великой войне с ближними соседями, ставшими в одночасье «врагами»{955}. В гитлеризме не было ничего случайного…

У. Черчилль забил тревогу еще в начале 1936 г.: «На первом месте стоит проблема ускоренного и широкомасштабного перевооружения Германии, которое не прекращается ни днем, ни ночью и последовательно превращает почти семьдесят миллионов представителей самого производительного народа в Европе в одну гигантскую голодную военную машину»{956}. Спустя полгода Черчилль в очередной раз предупреждал: «Огромные расходы на подготовку к войне достигают предела возможностей страны, невзирая на финансовые затруднения и нехватку продовольствия»{957}. В застольных беседах Гитлер позже подтверждал, что все состояние немецкого народа он вложил в оружие{958}.

Германии отступать было некуда, мало того, вложенные капиталы должны были окупиться, причем очень быстро, отмечал Г. Тереке: «Вложенный в вооружение труд не может найти себе никакого другого применения, кроме одного — войны. Что касается гигантских военных расходов, то страна может вернуть их только в том случае, если она станет победительницей… Прибавьте к этому, что в условиях быстрого прогресса техники оружие очень скоро устареет»{959}. У. Додд уже в 1938 г. приходил к выводу, что: «Логический исход усиленной гонки вооружений — новая война…»{960}. Историк Э. Нольте лишь констатировал закономерную данность: «Гитлер в 1939 г. был вынужден вести войну, и при том войну завоевательную, с целью захвата добычи»{961}.

Однако война несет не только циничные, сделанные на крови миллионов людей, бешеные прибыли капитала, но и огромный риск.

Версальский мир, венчавший Первую мировую, был тому ярким примером. Генерал Н. Головин, основываясь на опыте Версаля, приходил к выводу, что: «Современная война представляет собою такое великое бедствие для народов ее проигравших, что вполне понятно, что ни одно правительство не решится начать войну, на выигрыш которой у него нет шансов, сильно превосходящих шансы противника»{962}.

И здесь представители фашистской элиты вовсе не переоценивали свои возможности. Например, Я. Шахт в 1936 г. говорил У. Додду: «Мы вооружаемся в течение трех лет… и оплачиваем все расходы на это. Я (Додд) возразил: Но ведь война может привести к гибели цивилизации. Да, согласился он, всеобщая война может привести к коммунизму во всем мире и к полному экономическому краху»{963}.

Если правящие круги германской элиты так отчетливо представляли себе возможные последствия войны, то должна была существовать какая-то еще более грозная опасность, чем война, которая заставила Германию бросить на карту свое будущее и даже будущее всей цивилизации…

Безработица страшнее войны.

Дж. Оруэлл{964}

Перед Гитлером, как и перед его предшественниками на посту канцлера Германии главным вопросом, после прихода к власти стал вопрос растущей, как снежный ком безработицы. Именно неудачи в борьбе с безработицей привели к краху предшествующие правительства Германии.

Первые шаги Гитлера в этой области были основаны на мобилизационном плане имперского комиссара по трудоустройству, назначенного по «чрезвычайному закону» Гинденбургом, Г. Тереке. Они мало чем отличались от тех, которые применял Ф. Рузвельт. Американский историк Дж. Гаратти, например, отмечал, что между нацистскими трудовыми лагерями и американские лагерями в рамках программы «Гражданского корпуса сохранения ресурсов» было не так уж много организационных и социальных различий — в обоих случаях цель состояла в том, чтобы убрать из городов горючий материал, который представляла собой молодежь, удержать ее за пределами переполненного рынка труда{965}.