Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин

А что, если всё это было сделано не для Семена, а для Бориса Арбова. Разве это не благо? Сам Борис Арбов считает, что да. Но умереть во второй раз… Может, второй раз не так страшно? Как хорошо ему сейчас рассуждать! Но ведь это Борис Арбов сам рассуждает так… Он рассуждает, пока не началось умирание — вот в чем дело.

Он-Ветфельд провозгласил тогда понимание . Мы-де должны понять, прежде чем что-то решать по «аттракционам» и вообще. Конечно, он прав. Только с тех пор ни на йоту не прибавилось понимания. Кажется, его стало меньше, то есть его с каждым днем делается всё меньше… Он взял обратный билет, но вправе ли он уезжать, если так? Это значит, переложить всё на Арбова с Лидией. Он всегда боялся действия до понимания и действия вместо . А Лидия, кажется, из тех, для кого действие и есть способ такой понять. Эта ее нервность и злоба понятна, оправданна. Но как это можно бояться Контакта, подозревать в нем угрозу для человечества и, в то же время, ждать, требовать счастья от них ? А она ждет, ждет, пусть и не хочет себе в этом сознаться!

Или же это у нее способ такой испытать на себе самой, так как раньше ученые прививали себе оспу или хеликобактер? Он поторопился осуждать ее. Она борется за понимание, только по-своему, и не за Ветфельда с Арбовым счет, а за свой. Но она проиграет.

Ветфельд позвонил на ресепшен и попросил поменять ему билет.

— Даниэль Ландж, — представился пожилой высокорослый, ширококостный обрюзгший господин. — Мне назначено на двенадцать. — Господин пытался говорить на чешском.

— Добрый день, месье Ландж, — ответил управляющий по-французски. — Рад вас видеть в наших стенах. — Однако руки для пожатия не протянул, указал на стул. — Прошу.

Будь месье Ландж не так напряжен, он бы обрадовался, что его языковые трудности счастливо разрешились, толком еще не начавшись, но сейчас…

— Вы, кажется, ожидали увидеть что-нибудь мистическое или же инфернальное? — управляющий прокомментировал то, как гость осматривал его кабинет.

— Обычный кабинет управляющего небольшим отелем, — развивал свою мысль управляющий. — Как видите, ни колбочек, в которые запечатаны внутренности тех, кто не выполнил условия договора, — управляющий встал, для наглядности открыл правую дверцу шкафчика, что стоял за его креслом, там были вполне обычные скоросшиватели. — Ни сосудов с душами тех, кто как раз добросовестно выполнил договор. — Он открыл левую дверцу, там тоже были офисные папки. — Даже черепа на моем столе, как видите, нет.

Месье Ландж так смотрел на то место на плоскости стола, куда указал управляющий, что было ясно — ему стало бы легче, если б какой-нибудь череп там все-таки был.

— Кровью тоже ничего подписывать не придется. Тем более, что она у вас редкой группы, месье Ландж, — в том же тоне продолжил управляющий. — Это я к тому, что вы, месье Ландж, судя по вашему поведению на предварительном собеседовании, принимаете нас за… э… несколько иное ведомство, только стесняетесь об этом сказать прямо.

— Другими словами, я совсем вам не подхожу? — месье Ландж начинал фразу удрученно, а закончил с видимым облегчением.

— Вы нет, — ответил управляющий. — А вот результаты сканирования вашей личности нас все-таки заинтересовали.

— Значит, — начал было Ландж.

— Ничего это не значит, — перебил управляющий, — если вы не составили себе представления о том, что вас ждет.

— Следствия непредсказуемы, — кивнул Ландж.

— Вот! — направил на него свой указательный палец управляющий, — только поэтому мы с вами все еще продолжаем разговор. И только поэтому! Но вы должны… точнее, попытайтесь понять — непредсказуемы бывают и причины этих следствий. А казалось бы, — управляющий вернулся к прежнему тону, — чего может быть проще, пожелать счастья.

— Что от меня теперь?

— Смотрите, — управляющий достал из ящика стола бланк. Далее сухой, деловой скороговоркой. — В левой колонке пишите столбиком претензии к судьбе, в правой к себе самому. Смотрите не перепутайте. У вас есть три дня. Вы где остановились?

— В «Ричмонде».

— Неплохое местечко. Так вот, в «Ричмонде» медленно, честно, за три дня, и придете снова.

— Будет следующий тур собеседования?

— Нет, начало этого.

— Можно еще вопрос, месье управляющий?

— Безусловно.

— Все, — он не был уверен в слове, — приходящие к вам однообразны в желаниях?

— В общем-то, да. — Управляющий ответил совсем другим, простым спокойным тоном. — В последнее время мы заинтересовались теми, у кого нет желания.

— Того единственного, самого?

— Точнее, теми, кто знает, что у них его нет. Но и здесь у нас все-таки больше разочарования… причем, наверно, в самих себе.

— Ну, а мой случай?

— О вашем случае говорить еще рано, месье Ландж. Вам много еще чего предстоит, чтобы это действительно стало случаем, попыталось хотя бы им стать.

— Который час? — спрашивает Борис Арбов.

— Половина восьмого, — отвечает Арбов.

— Что же, мы с тобой вроде как уже попрощались.

Арбов молчит.

— Но я и вчера прощался и позавчера, — пытается улыбнуться отец Арбова, — это, наверное, уже становится навязчиво, — другим тоном. — В моей ситуации надежда развращает.

Помолчали.

— Я знаю, Сёма, ты уже замучил управляющего, но «ручка» у «синтезатора», похоже, так и не вырастет… Обидно будет, если вдруг вырастет завтра .

— Она не вырастет никогда, — отвечает Арбов.

— Однажды она даже приснилась мне.

— Кто, папа?

— «Ручка». Она самая. И это было так реально.

— То есть ты верил? Знал, что остаешься? — Арбов отошел к окну, отвернулся, стал смотреть в сад, упершись ладонями в подоконник.

— Извини, Сема, мне не надо было об этом. Все эти дни я боялся спать. Не из-за этого, нет, и не потому, что приснится смерть. (Она снилась часто.) Но моя старая фобия — умереть во сне, потому как вне сознания — не знаешь, что умер, не знаешь, что жил, ну, и всё такое… Смерть, приснившаяся в момент смерти во сне, наверное, была бы благом… м-м да. В первый раз снов не было — только боль, никакие обезболивающие, никакие наркотики не справлялись. Боль оказалась длиннее сознания. Живучее, если точнее. Вам всем наверно казалось, раз нет сознания, то как-то легче насчет боли? Я тебе тогда говорил про порог , помнишь? Так вот, это всё после боли. А сколько длилось? Одну стомиллионную долю секунды? Я не знаю, да и без разницы.

Арбов вернулся к кровати, сел не свое место перед отцом.

— Когда ты был еще с нами… в смысле, в сознании, нашего соучастия, нашей любви на тебя не хватило. — Арбов заставил себя сказать.