Станислав Лем - Геннадий Прашкевич

…В последнее время я всерьёз задумался — чисто умозрительно — об оптимально возможной тактике издания моих книг в Америке.

Прежний выбор (особенно “Кибериада”, “Непобедимый” да и “Расследование”), пожалуй, был нацелен на два направления сразу — на succes de marche[87] и на succes d'estime[88] (и деньги, и достоинства). Однако выполнимо ли это — that is the question[89]? Ведь нет пока ни рыночных, ни каких-то особых репутационных достижений! Видимо, то, что там издавалось, слишком похоже на тривиальную SF и одновременно мало похоже на излюбленную жвачку недоумков, которая нравится всем поголовно. В качестве альтернативы напрашивается перевод таких вещей, как “Мнимая величина”, “Маска”, “Абсолютная пустота”, но я и этого не рекомендую — сразу по нескольким причинам. Во-первых, потому, что эти книги написаны с позиции некоего Авторитета (например, “Голем”), а значит, для тех, для кого я таким Авторитетом вовсе не являюсь, они прозвучат раздражающе. Во-вторых, на полное понимание таких текстов, как “Мнимая величина”, можно рассчитывать, только когда их читают люди, по профессии являющиеся рационалистами, то есть научными работниками, а позиция рационализма и науки сегодня в мире невысока. И, наконец, потому что эти книги не являются литературно-художественной ортодоксией модной нынче гетеродоксии. Ведь все новшества, вся авангардность тоже имеют свои моды, и сегодня востребована главным образом одна: тёмная, мутная, бездонная, невразумительная, закрученная и запутанная, такая, которая терзает читателя, оглушает его и этим якобы приносит наслаждение.

Эти мои размышления не являются слишком эгоцентричными, как могло бы показаться, потому что книги мои в них выступают лишь в качестве некоего датчика, ситуационного измерителя, демонстрирующего состояние дел. Конечно, я всегда прав, — как это мучительно! — и особенно прав, когда много лет провозглашаю, пропагандирую, объясняю (как хотя бы в “Философии случая”), что судьба любого литературного произведения часто имеет лотерейный, хаотический, случайный, молекулярно-броуновский тип, — и при этом мало кто остался столь глухим к моим тезисам и аргументам, как господа литературоведы. Habent oculos et поп vident[90]. Они вообще не принимают к сведению этот тип механики в литературной культуре, так как он во всём противоречит познаниям, которые указанные господа всосали с молоком Almae Matris…

…Мышь обитает у нас на бельэтаже, и никак не можем мы от неё избавиться, потому что она хитрая и умеет обходить все ловушки, западни и капканы. Купили ещё себе, то есть ребёнку (то есть в итоге всё же себе) цветной телевизор и сейчас с интересом смотрим нуднейшие заседания всяких комитетов. Да и понятно. Там такие интересные и насыщенные цвета… и прыщики на лбах… красивенькие, розовенькие… рубашки и галстуки у мужчин, кофточки у женщин… Вот такие наши деревенские развлечения, уж извините…

…Доктор Роттенштайнер просил дать ему Ваш адрес, что я и сделал.

Он добрый, но мучает меня и жестоко морочит мне голову всякими глупостями.

И он всё время рассылает мои книжки разным издательствам, специализирующимся только на SF, а когда их возвращают, упаковывает в новые конверты и высылает дальше — невозможный человек!..»

Из письма Шимону Кобылиньскому[91] (от 14 мая 1974 года): «Любезный пан Шимон, спешу сообщить Вам, что был в Германии.

Вчера вернулся, — после встречи с нашим добрым Тадевальдом[92]. И наш добрый Тадевальд дал мне номер журнала “OUI” с вашим рисунком, чтобы я передал Вам авторский экземпляр. На границе таможенник попытался журнал у меня отобрать, а с ним и другой номер того же “OUI”, только уже мой, который я приобрёл потому, что люблю смотреть, как разлагается Запад. Заодно таможенник забрал немецкий “Playboy” и “Playmen” — итальянский журнал, довольно нудный и неинтересный. Нудный потому, что разглядывать в нём нечего, а неинтересный потому, что я не знаю итальянского языка. Видя, что таможенник всё забирает и в этом весьма непреклонен, я настоятельно объяснил, какие последствия могут возникнуть, если он заберёт и тот “OUI”, который Вы своим рисунком облагородили. Но таможенник уже вошёл в транс исполнения служебных обязанностей и не мог, конечно, остановиться, поэтому всё моё забрал, а Ваш “OUI” всё-таки оставил, хоть и замешкался, — очень уж была такая хорошенькая попка на обложке.

Я не стал протестовать, а просто сел в машину и поехал домой.

А сегодня написал всякие кассационные письма. Кстати, Ваш “OUI” хранится в стальном сейфе (это у меня так написалось — складно, хотя на самом деле он просто лежит на полке) и готов для передачи Вам днём и ночью (но не после 11 вечера). А почтой я боюсь его высылать, уж больно лакомый кусок для почтовиков! Может, вы пожелаете мне сообщить, каким образом можно передать Вам Вашу святую собственность? Может, с нарочным? Если вдруг попадётся приличный, то почему бы и нет? Только сначала надо проверить, не соврёт ли он потом, что его обокрали в поезде…»

В сентябре 1974 года в двух номерах варшавского еженедельника «Культура» была напечатана новая повесть Станислава Лема «Маска».

Тремя годами раньше Лем писал художнику Даниэлю Мрузу:

«Во двор Трурля, робота-конструктора, с неба упали три ледяные глыбы, в каждой кто-то был, он разморозил этих Типов, отсюда возник “Рассказ Первого Размороженца, Второго и Третьего”.

Первым была Машина-Преследовательница, которую некий Гроль приказал Коронным Оружейникам построить и отправить, чтобы она убила некоего Конструктора, который изобрёл Идиотрон, или Быстромер, аппарат для измерения разумности. Машина эта — немного паук, немного робот, немного скорпион, немного танк, немного удав и ничего не умеет, только искать, выслеживать и преследовать, а в животе у неё динамит, и когда она настигнет преследуемого, то подрывает его вместе с собой. Однако за время долгого преследования всё переменилось, и она уже не хочет убивать, да и преследует больше по привычке.

Тем временем у Конструктора, который годами убегал и скрывался от Машины-Преследовательницы, кто-то голову открутил и украл (напоминаю, что все они — роботы). Конечно, Машина, узнав об этом, устремилась по следу злодея, который украл голову, намереваясь таким образом из палача преобразиться в спасительницу и освободительницу, хотя её и пожирала неуверенность, сможет ли она удержаться от взрыва, когда найдёт голову, ведь запрограммирована она всё же на казнь, а не на помощь. Гналась она за тем злодеем с головой по скалам, пропастям, водопадам аж до замка из больших валунов и последнюю ночь провела на крыше дома, сложенного из валунов, в котором находился злодей с головой. Утром она, как паук, спускается по стене, заглядывает в узенькое оконце и видит, как злодей (робот) разговаривает с головой, которая стоит на перевёрнутой вверх дном на столе каменной чаше…