Делай со мной что захочешь - Джойс Кэрол Оутс

Они проезжали мимо маленьких домиков, стоявших на фундаменте из бетона или на деревянном срубе среди голых участков, где на глиняной почве не росла даже трава. Во влажном жарком воздухе очертания домов выглядели особенно четкими. Порой Джек видел и их внутренность и даже задний двор. Черные детишки выглядывали, заслышав машину, испугано таращили глаза. Джек и Рэйчел смотрели на них и молчали.

Когда они подъехали к дому Эфрона, Джек был потрясен: дом оказался ненамного лучше тех хижин, мимо которых они проезжали.

И это дом священника?

Но Рэйчел не проявила никакого удивления, поэтому и Джек промолчал. Когда он свернул на дорожку к дому, из-за угла выскочили детишки поглядеть на машину. Высокий, худощавый черный мужчина в костюме, как у Джека, и белой рубашке, как у Джека, открыл затянутую сеткой дверь и вышел, осторожно ступая, на крыльцо.

И вот они встретились, обменялись рукопожатием, представились друг другу: Джек с нарочито широкой улыбкой во весь рот — «Джек Моррисси», а черный мужчина со сдержанной улыбкой и официально — «Достопочтенный Эфрон».

Войдя в дом, Джек — по-прежнему с улыбкой — стал здороваться: с миссис Эфрон, с еще какой-то женщиной по имени миссис Майрон или Байрон — Джек не разобрал, — с несколькими черными мужчинами, даже с детьми. Ему показалось странным, что здесь было столько детей. Странным был и запах пищи и еще какой-то другой, неприятный — керосина? Все это время он внимательно осматривался, стараясь вобрать в себя то, что видит; прикинул — в доме, наверное, две комнаты, две большие комнаты. Люди, должно быть, живут здесь скученно, очень скученно — и откуда такая прорва детей? Кто их сюда позвал? Работал телевизор, но никто его не смотрел.

Они почти сразу принялись за еду. Это тоже было как-то странно, а Джек к тому же был слишком взбудоражен, чтобы думать о еде, — он все ждал момента, чтобы начать разговор об этом Хэрли — или, может быть, сам Эфрон его начнет? Джек смотрел на Эфрона, несколько сбитый с толку. Во-первых, достопочтенный Эфрон оказался моложе, чем думал Джек. Он был ненамного старше самого Джека — лет тридцать, не больше, а у Джека от их телефонного разговора сложилось впечатление, что Эфрон старше, мудрее. Эта вежливость, этот налет любезности — Джек чувствовал в ней что-то неестественное, это была как бы стена, которой тот отгораживался. Желание оскорбить? Джек не был уверен, следует ли ему оскорбиться. И еще одно раздражало его: Эфрон говорил так тихо, что Джеку приходилось пригибаться, чтобы услышать, и то и дело повторять: «Что? Я не совсем расслышал…» И это выбивало его из колеи. Первые полчаса они говорили о бойкоте и о людях, которых оба знали: о лидерах бойкота, о рабочих с Севера — все это не интересовало Джека, а ему приходилось улыбаться, кивать, хотя царившая в комнате сумятица так действовала на нервы, так злила его, что он с трудом мог сосредоточиться на том, что говорилось. Зачем они включили телевизор? А если уж включили, то почему дети не сидят спокойно и не смотрят его? «Черт бы подрал их всех, — думал Джек, чувствуя свою беспомощность, — они что, хотят заставить меня уехать?»

Есть он почти не мог, хотя и не возражал, когда кто-то — одна из женщин — снова навалил ему на тарелку еды. Горы картофельного пюре на тарелке перед ним медленно каменели, покрываясь как бы корочкой. Непонятная темная зелень, что-то вроде шпината, но не шпинат, перепаренная, лежала у него на тарелке и стыла, а он не мог ее есть, так как по рассеянности насыпал слишком много соли. Толстые отбивные с жирными закраинами, зажаренные на сковороде и твердые, как корка у пирога, все в жиру — лишь посредине немного съедобного мяса, но черт бы его подрал, стоит ли трудиться и вырезать этот кусочек мяса, да и вообще он не голоден и к тому же вынужден то и дело пригибаться к Эфрону и переспрашивать, выясняя, что он сказал… Джек оглядел сидевших за столом, пропустив лишь лицо Рэйчел, — все они говорили ему: «Нет». Даже прежде, чем зашла речь о причине ею визита, все они говорили ему: «Нет».

Было всего лишь без четверти семь, а они уже отужинали — тарелки собрали со стола, и их унесла в другую комнату, хихикая, девчушка лет десяти; проходя за стулом Джека, она что-то уронила. Шум усилился, сумятица, смех. Мать девочки принялась ее бранить и поспешно вскочила, чтобы навести порядок. Детишки, оторвавшись от телевизора, вскочили и подбежали посмеяться. Джек вдруг невольно вспомнил годы в Детройте, когда ему, его родителям и сестре приходилось мириться с воплями и пачкотней, которую устраивал этот его братец.

Он бросил взгляд на Рэйчел, но не смог понять, что у нее сейчас на уме, а она слушала хорошенькую черную толстуху, сидевшую рядом, и усиленно кивала. Джек приревновал, он позавидовал тому, что Рэйчел так легко находит контакт с этими людьми.

Ужин быстро завершился, и теперь принесли десерт. Огромные куски сладкого пирога появились перед каждым — в том числе и перед Джеком, а ведь он хотел отказаться, но не успел: девчушка, хихикая, слишком быстро носилась из кухни — на кухню. Тогда Джек взял вилку и проколол корочку пирога — четыре прокола на одном конце, четыре на другом, а потом еще в стороне, и тут почувствовал, что в беседе наступила пауза и он может ею воспользоваться.

Он аккуратно положил вилку и сказал им, зачем приехал.

Он слышал свой голос — как он объясняет, объясняет. Джек сознавал, что говорит хорошо и что логика его доводов неоспорима. И все они улыбались ему, словно поощряли; даже Эфрон улыбался — скупой улыбкой; и, однако же, тем самым они как бы говорили ему: «Нет. Нет». Он сделал вид, будто этого не понимает. Не обращал внимания даже на сдвинутые брови, выражение нерешительности, появившееся на лицах. Жена Эфрона смотрела на него с проблеском интереса, почти дружелюбия, хотя, казалось, и перестала его слушать.

— …и связь между нами будет не телефонная, — говорил тем временем Джек, — я буду тут, сколько бы ни потребовалось времени, чтоб подготовить дело. И я готов работать с любым, с кем вы пожелаете, по вашему выбору, с кем угодно, и человек этот будет работать со мной не бесплатно. Я готов…

Когда он умолк, вид у них был смущенный. Женщина, сидевшая рядом с Рэйчел, была какая-то чудная: она то и дело рассеянно теребила лицо, волосы, а сейчас, не глядя на Джека, медленно и задумчиво принялась водить указательным пальцем по уху. Она смотрела куда-то немного левее Джека, словно там кто-то сидел. У Джека было странное чувство, будто он произносит слова, которые они уже не раз слышали.

Наконец женщина, вздохнув, сказала:

— Что ж, мистер Моррисси, да, я, правда, очень счастлива все это слышать. Так приятно слушать вас, и это такая честь, что вы заинтересовались судьбой моего брата. Ведь Бобби Хэрли — это был мой брат, у меня только другая фамилия… Да, конечно, это большая честь, — задумчиво произнесла она.

— Я не знал, что он был вашим братом, — сказал Джек.

— Да, да, но я могу говорить об этом, не становясь ни на чью сторону, — медленно произнесла она. — Бобби был намного моложе меня, и мы не так уж были близки с ним, но все равно, все равно дело не в этом — мы должны объяснить вам насчет моих родителей…