Подарок ко дню рождения - Барбара Вайн

Еще одно занимало мои мысли: нанес ли Айвор себе эту рану, зная, что если не умрет, то окажется в таком же положении, как Дермот Линч? В конце концов, у него была совесть. Он считал себя причиной страданий и плачевного состояния этого бедняги, и единственное, что он мог сделать, – это стать таким же. Айрис сказала, что это чепуха. Это сентиментально, слезливо и совершенно не похоже на ее брата. Во всяком случае, только какой-нибудь средневековый святой мог так себя повести. Возможно, моя жена права, не знаю.

В газетах подняли страшный шум вокруг этого подарка ко дню рождения. Дикий вымысел, удивительно точные предположения и новые разоблачения были полностью продуктом воображения журналистов. Но расследование, на которое всегда намекали, так и не началось; постепенно все утихло, и к моменту выхода Айвора из комы о нем редко упоминали. А когда все же эта информация проскальзывала на страницы газет или в телевизионные передачи, она служила лишь одним из примеров аморальности продажных политиков. В этом случае моего шурина называли «дискредитированным членом парламента Айвором Тэшемом». И я все время вспоминаю его слова, что именно этого он страшился. Сомневаюсь, что Айвор читал эти статьи. Многие годы до того он ежедневно изучал газеты, а теперь перестал даже просматривать заголовки. То, чего не видит глаз, не печалит сердце.

Но откуда Дэвид Менхеллион узнал, что именно Айвор был любовником Хиби? Мы этого так и не узнали. Однако, хотя дневник и не сообщил нам об этом, на первых его страницах имелся намек. Примерно через пять лет после всех этих событий я случайно наткнулся на рецензию на одну из старых вечерних телевизионных программ. Менхеллион, ставший обозревателем «солидной» газеты «Санди», был приглашен в качестве гостя, и в написанной им статье он упомянул о своей слабости к костюмным многосерийным драмам. Уютные семейные сериалы входили в моду, поэтому не было ничего необычного в том, что обозреватель говорил о своей жене и ее любви к документальным драмам. Необычным было данное ей при рождении имя, очень необычным – и тогда, и сейчас. Джейн писала о Грании как об одной из подруг Хиби, пытавшейся помочь Джерри Ферналу. И мне кажется, что я прав, предположив, что речь идет об одной и той же женщине. Безусловно, когда Джейн Атертон познакомилась с Гранией, та еще не была замужем, но очень скоро стала встречаться с Менхеллионом, и именно она с удовольствием рассказала о своей погибшей подруге и ее высокопоставленном любовнике.

Прошло много времени, прежде чем Айвор выздоровел настолько, что смог уехать домой. Шрамы, полученные от выстрела из дробовика, были ужасны. Я помню тот сентябрьский день, когда моему шурину впервые сняли бинты. Тогда мы пришли к нему в больницу, но были настолько шокированы его видом, что вынуждены были отвернуться. Я до сих пор надеюсь, что Айвор этого либо не заметил, либо забыл. С тех пор ему сделали несколько пересадок и пластических операций, но это мало чем помогло – от виска к макушке тянулся уродливый шрам. Лишь только оказавшись на Гленвилл-стрит, он подал прошение, и они с Джульеттой поженились. Жених сидел в кресле в безупречном костюме и в шерстяной шапке, скрывающей шрам.

Большинство газет поместили те снимки из своих архивов, где Айвор и Джульетта были сняты, когда он впервые стал государственным министром. Над этими фотографиями поместили заголовки, являющиеся вариациями на тему «Скомпрометированный член парламента женится», но так как Айвору больше не приносили газет на дом, он их не видел. Джульетта с нетерпением ждала этой свадьбы, и теперь ее желание исполнилось. Стала ли она счастливой? Она говорила, что да. В тридцать шесть лет она была более красива, чем когда-либо, а весной объявила нам, что беременна. Она обожала Айвора и говорила, что самым счастливым для нее стал день, когда она сообщила ему, что он будет отцом. По ее словам, муж зарыдал от радости. Интересно. Хорошо известно, что жертвы инсульта или похожих поражений мозга часто становятся слезливыми. Могу только сказать, что за все то время, что я его знал, я никогда не замечал в его глазах слез.

Любила ли Джульетта нынешнего Айвора или память о том, каким он был? Хотя, возможно, даже если он и не растрогался до слез, он сильно изменился. Была ли эта перемена результатом повреждения головного мозга или же тех страданий, которые он перенес за те недели и дни до того, как попытался покончить жизнь самоубийством, я не знаю. Пропало безрассудство, рисовка и та черствость, которые были ему свойственны, ушли в небытие безразличие и холодность, позволявшие ему желать смерти Дермоту и совсем не горевать о Хиби. Айвор совершал умные и глупые поступки ради спасения своей шкуры, и когда эта шелуха слетела, он стал немного скучным. Политика была для него дыханием жизни, а теперь он бросил, как он выражался, «все это», по-видимому, без каких-либо колебаний. Теперь и речи не было о его изменах жене. А «все это» включало и другие слабости.

– Я не пил с тех пор, как пришел в себя, – однажды сообщил он мне. – Мне не хочется.

– Многие тебе позавидовали бы, – ответил я.

– Правда?

Айвор окинул меня долгим пристальным взглядом, но больше ничего не сказал. Я пожалел о сказанном, но было уже слишком поздно. И все же мои слова вызвали только этот грустный вопрос. Раньше одно неудачное слово могло привести моего шурина в бешенство, он начинал кричать и швырять все, что попадало ему в руки, об стену. Наверное, некоторые из этих взрывов шумного протеста выплескивались на Джульетту. Но если и так, то она никогда об этом не рассказывала. Она была абсолютно верна ему – и на словах, и на деле, и я уверен, что в мыслях тоже.

Однажды, оставшись наедине с Айрис, Айвор заговорил с ней о попытке самоубийства.

– Я знаю, многие думают, что я не собирался убивать себя, – передала она мне его слова. – Они ошибаются. Собирался. Я больше не мог жить со всеми этими мыслями, которые кружились у меня в голове. Лучше было уйти в никуда. Наверное, все самоубийцы так думают. В этом вся суть.

Айрис спросила его, чувствует ли он и сейчас то же самое. Это был вопрос, который предполагал ответ «нет», и она его услышала, но он не был безоговорочным. Айвор ответил ей тем печальным тоном, каким часто разговаривал в то время.

– Нет, – сказал он. – О, нет. Со мной сейчас происходит много хорошего. И еще одно: я стал страусом. Я отворачиваюсь и прячу голову, когда случаются неприятные вещи. Я выключаю радио и переключаю телевизионные каналы. Я никогда больше не загляну ни в одну газету. Я спасаюсь. Я не чувствую никакого желания знать, что происходит.

Там, в том мире, который больше не интересовал Айвора, а точнее, в избирательном округе Имбервелл, кандидаты от лейбористов и либеральных демократов расслабились и обеспечили Аарону Хантеру победу на выборах в качестве независимого кандидата. Полагаю, никто не думал, что кандидат от консерваторов представляет для него угрозу, и они оказались правы. На всеобщих выборах в 1997 году, на волне своих громких разоблачений аморального поведения политиков, Хантер получил в Имбервелле перевес более чем в двадцать тысяч голосов.

Задолго до этого Айвор и Джульетта продали дом на Глэнвилл-стрит и переехали на постоянное жительство в Рамбург-хаус. И если сначала они размышляли, что нужно оставить какое-нибудь жилье в Лондоне, то потом отказались от этой идеи, посчитав, что это им не нужно. Таким образом, особняк в бывшем избирательном округе Айвора стал их единственным домом. С годами Джульетта сотворила чудо с заброшенным садом, и теперь он открыт для посещения два дня, в мае и июне. Луиза и Джон никогда не делали в доме ремонт и не меняли мебель, а Джульетта сделала и то и другое, проявив большой вкус и размах. Большинство старых портретов предков, чьи имена давно забыты, исчезли, – они с Айвором заменили их современными пейзажами и ее портретом. На нем Джульетта изображена сидящей в кресле, в длинном красном шелковом платье. На ее руках малыш, а рядом стоит ее маленькая дочка. Так могла бы выглядеть великосветская дама XVIII века.