Украденная дочь - Клара Санчес

Я положила фотографии, которые забрала из альбома, в сумку и носила их все время с собой. Через пять дней после разговора в баре я встретилась с Вероникой снова.

Мое сердце сжалось. Все эти дни я ждала, что она появится возле магазина или хореографического училища. Чтобы вернуться к прежней жизни, я нуждалась в том, чтобы она сказала, что ошиблась, и принесла мне свои извинения. Мне было не по себе, я чувствовала дискомфорт — как будто мне в туфлю попал камешек. А все потому, что, когда в тот вечер в баре напротив хореографического училища незнакомая девушка сообщила мне нечто умопомрачительное, когда она осмелилась посягнуть на самое для меня святое, когда я выслушала ее и стала думать, вовсю напрягая свои мозги, я пошла по очень опасной тропинке.

Я никогда не считала себя ни храброй, ни трусливой. «Благоразумная» — вот было самое подходящее для меня слово. Я была благоразумной. Даже слишком благоразумной. Мне даже не приходило в голову забраться на высокую ограду и, балансируя, идти по ней, как делала моя подруга Эрми, всегда и везде искавшая какие-нибудь опасные приключения. Если мы отправлялись на лыжную прогулку, она обязательно сворачивала с общей лыжни в сторону. Если мы катались на велосипедах, она скатывалась с таких крутых склонов и с такой скоростью, что я не понимала, как она умудряется на кого-нибудь или на что-нибудь не натолкнуться. Если мы ехали на машине, она высовывалась едва ли не до половины из окошка. Если мы шли купаться, она ныряла в озеро с разбегу, не имея ни малейшего понятия, что там под водой. Если к нам начинал цепляться на улице хулиган, она ничуть не робела, наоборот, набрасывалась на него с такой решительностью, что он давал деру. Она вызывала у меня огромную зависть. Если нам приходилось идти по какому-нибудь темному месту, она чувствовала себя абсолютно спокойно: темнота ее ничуть не пугала. В те моменты, когда обычные тени или чьи-то шаги заставляли мое сердце бешено колотиться, я проникалась неприязнью к маме и бабушке Лили, которые воспитали меня такой боязливой. Храбрость позволяла Эрми благополучно выбраться из любой сложной ситуации. Я согласилась бы отправиться с ней хоть на край света — если, конечно, мне не пришлось бы при этом поступать так, как поступала она. Я отправилась бы с этой своей подругой хоть на Луну, потому что попытаться добраться до Луны — это было для нее обычным делом.

И вот однажды с ней произошел несчастный случай: она поскользнулась, когда спускалась бегом по только что вымытой школьной лестнице, и упала, в результате чего повредила себе копчик, сломала кости запястья и сильно вывихнула ступню. Как говаривала Лили, никогда не знаешь, где тебя подстерегает опасность. Лили иногда говорила это, когда хотела заставить меня вести себя очень осторожно, а иногда — когда хотела, чтобы я осталась дома и составила ей компанию. Я, само собой разумеется, никогда не рассказывала Лили о сумасбродствах Эрми, потому что иначе надо мной установили бы строжайший надзор, чтобы не позволить мне общаться с этой девочкой, и моя жизнь стала бы невыносимо скучной. Эрми пришлось отвезти в больницу, и директриса школы, сестра Эсперанса, попросила всесторонне ее обследовать, чтобы убедиться, что у нее нет каких-нибудь других, еще более серьезных повреждений и что у ее родителей не будет оснований обратиться в суд. Обычно сразу же после мытья лестницы перед ней ставили табличку, предупреждающую, что лестница скользкая и что по ней нельзя ходить, пока она не высохнет, однако в этот раз такой таблички там не было. Никто не понимал, почему ее не поставили. А может, она стояла и ее убрала сама Эрми, чтобы не дожидаться, пока лестница высохнет?

В больнице ее продержали полтора суток. Ей наложили гипсовые повязки на ступню и на запястье и сделали рентгеновский снимок ребер. Директриса школы настояла на том, чтобы ей сделали снимок и черепа, хотя Эрми и утверждала, что не ударялась, как она говорила, «башкой». Благодаря этому случаю — если называть «случаем» то, на что, можно сказать, осознанно или неосознанно нарывалась сама Эрми, — врачи обследовали то, что находилось внутри этой «башки».

В ходе данного обследования выяснилось, что у Эрми есть малюсенькая, почти незаметная «трещинка» в миндалевидной железе, наличие которой лишает ее способности испытывать чувство страха. Врачи заявили, что это не могло возникнуть в результате падения с лестницы, а может быть только врожденным. Или же появиться при родах. Это легко выяснить, если Эрми вспомнит, с какого возраста не испытывает страха. Однако она ничего не смогла им ответить, потому что даже понятия не имела, что такое страх. И поскольку она также не имела понятия о том, что такое стыд, то рассказала обо всем, что с ней произошло, чуть ли не всей школе. Мне до недавнего времени не приходило в голову, что стыд — это тоже страх. Страх перед тем, что ты произведешь на людей плохое впечатление, что ты им не понравишься. Имеющаяся у Эрми «трещинка» превратила ее в своего рода дикую кобылицу. Дикую, но зато абсолютно свободную. Я теперь смотрела на нее совершенно другими глазами и радовалась тому, что даже не пыталась быть такой, как она, потому что у меня это все равно не получилось бы.

— Что ты чувствуешь, когда тебе страшно? — как-то раз спросила она меня в перерыве между уроками.

— Понимаешь, если я чего-то боюсь, то это действует на меня парализующе. Это все равно как если бы какая-то рука схватила меня и оттащила назад. Это все равно как если бы в моем желудке вдруг появились и зашевелились черви, как если бы я вдруг так сильно заболела, что у меня уже не было бы сил ни что-то сказать тому, кто мне внушает страх, ни пройти по тому месту, в котором мне страшно.

— Научиться бояться, наверное, очень трудно, — сказала Эрми с широко раскрытыми глазами — глазами бесстрашной героини.

— Научиться бояться невозможно. Ты либо боишься кого-то или чего-то, либо нет.

— Врач сказал, что страх — это форма самозащиты, обеспечивающая возможность выживания. Представляешь, что может случиться со мной, если я не научусь бояться?

— А еще страх похож на ощущения, которые испытываешь, когда очень устала. Когда ты очень устала, то не можешь подняться одним махом, пусть даже тебе и хочется это сделать, не можешь убежать. Однако больше всего страх похож на ощущения, которые возникают, когда ты пьяна. Помнишь, как ты напилась дома у Тони и никак не могла найти дверь? Вот что-то в этом роде. Когда ты боишься, ты не можешь хорошо соображать — точно так же, как и когда ты пьяная.

— В таком случае как же страх может быть формой самозащиты?

— Еще ты потеешь, и сердце начинает биться очень быстро.

— А разве такого не происходит, когда ты влюблена?

— Да, чувствуешь себя примерно так, как будто ты влюблена.

Все мои усилия были напрасными. Сколько бы я ни объясняла, она все равно не могла ничего понять. Ей сделали операцию. Какой, интересно, стала Эрми без этой своей «трещинки»? Я этого так и не узнала, потому что после операции она больше не появилась в нашей школе, а номера ее телефона у меня не было. Может, операция прошла неудачно, может, ее семья просто переехала жить в другой район, а может, Эрми после операции вдруг осознала, какой была прежде, и ей не захотелось больше появляться в школе, в которой она раньше училась и в которой вела себя так безрассудно. Наверное, не очень-то легко чувствовать то, чего ты раньше никогда не чувствовала.