Бах - Анна Ветлугина

За хлопотами Бах почти забыл о своем недуге. Только старался избегать яркого света, от которого болели глаза.

Удар, хвативший его в самом начале лета, все восприняли как гром среди ясного неба. Хотя состояние композитора довольно быстро улучшилось, добрые лейпцигские чиновники успели отреагировать на событие и устроили испытание на должность кантора Томасшуле. Тайный советник дрезденского двора решил «застолбить» местечко для своего музыканта. 8 июня 1749 года «капельмейстер его превосходительства тайного советника и премьер-министра графа фон Брюля Готтлоб Харрер с большим успехом играл на пробу с той целью, чтобы получить должность кантора в церкви Св. Фомы, если капельмейстер и кантор господин Себастьян Бах скончается»[40].

Назло своим противникам Бах выздоровел и снова оказался в центре конфликта. На этот раз он защищал не себя лично, а все музыкальное искусство от нападок ректора Фрейбергского университета Бидермана. Этот ученый требовал свести к минимуму уроки музыки в университете, утверждая, что музыка портит характер. В качестве примера Бидерман приводил римских императоров Калигулу и Нерона. Бах попросил органиста и композитора Готлиба Шретера написать рецензию на выступление в печати фрейбергского ректора. Видимо, Бах воспринимал эту работу как свой собственный ответ, за который он, по каким-то причинам, не взялся лично[41].

Заказанный ответ очень понравился Иоганну Себастьяну:

«…Рецензия Шретера хорошо написана и соответствует моему мнению; скоро она будет опубликована в печати… Если появится еще несколько таких опровержений, в чем я уверен, то, несомненно, мы основательно прочистим грязные уши автора (Бидермана), чтобы они научились лучше воспринимать музыку»[42].

За эти-то «грязные уши» и зацепился недоброжелательный баховский критик Маттесон. Он нашел выражение «низкопробным» и «недостойным капельмейстера». В итоге статья Шретера вышла в свет сильно измененной. Автор, с трудом узнавший свою работу, обвинил в произошедшем Баха. Случайно возникший неприятный конфликт так и не привел к примирению.

Огорчение старого кантора смягчили дети. Лизхен родила внука и назвала его в честь деда Иоганном Себастьяном. А в январе 1750 года средний сын Анны Магдалены, старательный Иоганн Кристоф Фридрих, стал придворным музыкантом в Бюккебурге.

Но боли в глазах не переставали беспокоить. К тому же Баха крайне раздражала слепота. Она мешала ему творить — приводить в порядок ранние сочинения, создавать новые, готовить ноты к печати. Конечно, Альтниколь делал очень многое, но он не мог заменить собой Иоганна Себастьяна.

Именно эти мысли заставили Баха пойти на риск, решившись избавиться от слепоты с помощью операции. Оперировать кантора взялся английский врач-путешественник Джон Тейлор, который как раз в это время находился в Лейпциге. Судьба в последний раз провела параллель между нашим героем и его великим современником — Генделем. Несколькими годами позднее Тейлор лечил его от той же болезни, что и Баха, и также неудачно.

Был ли английский лекарь шарлатаном? Трудно ответить на этот вопрос с определенностью. Его знали в ученых кругах. Вот выдержка из лейпцигской газеты за апрель 1750 года:

«В прошедшую субботу и вчера вечером господин кавалер Тейлор читал в концертном зале в присутствии почтенного общества ученых и других влиятельных лиц публичные лекции. Поразителен приток [обращающихся] к нему людей, ищущих его [врачебной] помощи…»

Разумеется, после неудачной операции у такого известного в городе человека, как музикдиректор, многие коллеги начали подозревать лекаря в неквалифицированности. Врач, писатель и декан Лейпцигского университета Саму эль Теодор Квельмальц сообщает в частном письме, отправленном еще до смерти Баха: «…о бывших пациентах кавалера Тейлора; ибо всегда, когда я сталкивался с черной повязкой на глазах или с лицами, подвергнутыми им лечению, я непременно осведомлялся об обстоятельствах их [заболевания]. Но кое-какие [из этих обстоятельств] и поныне все еще остаются невыявленными. В частности г-ну Б[аху] он оперировал катаракту и спустя несколько дней хвалился в публичных газетах, что тот якобы совершенно прозрел, тогда как у него снова появилась катаракта, лишившая его зрения, после чего тот оперировал его еще раз, что привело к постоянным воспалениям и тому подобным вещам».

Гораздо более неоднозначное впечатление о себе как о специалисте Джон Тейлор создает сам в своей книге «История путешествий и приключений»:

«…Но — дабы продолжить — я повидал великое множество примечательных животных, таких, как дромадеров, верблюдов и др., особенно в Лейпциге, где я вернул зрение одному прославленному мастеру музыки, уже достигшему 88[-го] года [жизни]. Это тот самый человек, вместе с которым поначалу воспитывался знаменитый Гендель, с кем я когда-то рассчитывал достичь такого же успеха, так как тому, казалось бы, благоприятствовали все обстоятельства [в том числе] движение зрачков, [воздействие] свет[а] и пр., однако дальнейшее обследование показало, что глаз был поражен параличом».

Трудно представить, как Тейлору удалось приписать столь преклонный возраст шестидесятипятилетнему Баху, пребывавшему в тот момент в относительно бодром расположении духа. Зато по стилю письма можно легко дорисовать образ заезжего фокусника, работающего на публику и не особенно вдающегося в подробности, ведь завтра он будет уже далеко отсюда.

Англичанин сделал Иоганну Себастьяну две операции — одну в начале, другую — в конце марта 1750 года. Ни к чему хорошему это не привело. Цитируя некролог: «Он (Бах. — A.B.) не только потерял зрение, но вследствие операции и оказавших вредное действие лекарств, разрушился весь его до того совершенно здоровый организм, так что целые полгода он был почти постоянно болен».

Во второй половине июля композитору стало легче, и зрение вроде бы начало восстанавливаться. Однажды утром он обнаружил, что снова видит предметы и даже свет перестал приносить его глазам страдание. Мы не знаем, бросился ли Бах сразу к своим незавершенным произведениям. Но эти несколько часов «прозрения» он прожил в состоянии душевного подъема, полный желания доделать и подготовить к печати «Искусство фуги» и сборник хоральных обработок для органа.

Ведь именно сейчас, в последние годы, он наконец нашел возможность воплотить свою Endzweck во всем блеске совершества. Он больше не зависел ни от простуженных мальчиков, ни от испитых трубачей, ни от антимузыкально настроенных чиновников. Он постиг искусство показывать океан в капле. Этой каплей стал жанр фуги. Ускользающая красота Слова Божьего открылась честному старому ремеслу высокой полифонии. Выход оказался прост, как искусство столяра, и столь же вечен. Храм, построенный из звучащих линий, которые можно исполнить в одиночку на органе или даже — клавире.