Россия, которой не было - 2. Русская Атлантида - Андрей Буровский

Бедная земля быстро истощается. Значит, нужно практиковать подсечно-огневое или переложное земледелие, все время переходя с места на место. Или надо удобрять землю навозом. Без разведения коров, своего рода «навозного скотоводства» тут не может быть ни двуполья, ни трехполья.

Даже при трехполье маленькие деревушки будет окружать непроходимый лес. На северо-востоке Руси леса полностью не сведут никогда и по самой простой причине — лес остается нужен, как необходимый источник природных ресурсов, в том числе и пахотной земли. Уже распаханной может оказаться недостаточно.

Это имеет свои последствия не только для хозяйства, но и для души тех, кто населит такую землю. Естественные ландшафты — лес и степь, река и луга останутся обычными местообитаниями для человека. Даже при высоком уровне развития цивилизации человек будет хорошо с ними знаком, потому что слишком многое придется брать в лесу.

Человек на северо-востоке должен научиться много находиться в лесу, на реке и лугах и должен уметь получать от этого удовольствие. Так англичанин должен полюбить вересковые пустоши, а норвежец — фиорды. В том, что не любишь, трудно жить.

На северо-востоке складывается общество, в духовной жизни которого природа, дикая природа имеет колоссальное значение. Члены которого любят много времени проводить на природе, стараются как можно чаще там бывать.

Чей образ жизни изначально организован так, чтобы они могли как можно чаще бывать в лесу, в поле, на реке. И в решающие минуты жизни житель тех мест будет уходить в эти пространства, чтобы приникнуть к тому, что дает жизнь, побыть в здоровом, «правильном» месте и тем исцелить душу, успокоиться. И просто для того, чтобы побыть одному, уйти от скопища людей в переполненных избах, подумать, прислушаться к себе.

В лесу встречаются влюбленные, в лес ведут детей, в лес уходят отшельники и аскеты, размышляющие о смысле жизни и прочих важнейших предметах. «В ельнике давиться, в березняке жениться, в сосняке трудиться». Как видно, русская пословица хорошо знает, что где следует делать.

В лес тянет в любой ситуации душевного разлада, стресса, крушения.

«Унесу скуку в дремучие леса», — поет девушка, которую бросил любимый.

В лес хочется и на верхнем витке эмоциональной разрядки, радости, веселья, буйства.

Я рвался на природу, в лес,

Хотел в траву и в воду,

— свидетельствует Высоцкий, которого бес поводил «по городу Парижу». Не всем такая склонность понятна, и об этом тоже у Высоцкого:

Но это был французский бес,

Он не любил природу.

Не все хотят уйти в естественные ландшафты в такого рода случаях жизни, и это касается не только французов.

Русские часто высказывают удивление, обнаружив, что вьетнамцы, индусы или китайцы мало эстетизируют дикую природу, мало ее любят, и что для них не очень важно бывать в лесах и лугах.

Зато с монголами, тибетцами, жителями Центральной Африки русскому человеку найти общий язык довольно просто. А из европейцев — со скандинавами, у которых лугов и фиордов еще много и которые любят там бывать. С латиноамериканцами. С жителями США, не с «эмигрантами третьей волны», конечно же, а с коренными «штатниками», с «белыми протестантами англо-саксонского происхождения». У них земли всегда было много, они очень любят пикники.

Вторая важнейшая особенность северо-востока — континентальность. Чем дальше на восток, дальше от океанов, тем короче осень и весна. В Северной Франции зима длится всего три месяца. Сельскохозяйственный год, соответственно, девять месяцев в году. Но при этом весна длится два месяца, и столько же осень. Тепло и наступает, и отступает медленно, постепенно. Не зря же именно из Франции идет демисезонная одежда. Демисезонная от слова де-ми-сезон — между сезонами. Одежда на то время года, когда нет ни зимы, ни лета.

На востоке Германии зима продолжается уже пять месяцев; сельскохозяйственный год сворачивается до семи, а продолжительность весны и осени существенно уменьшается.

На северо-востоке Руси зима продолжается добрых полгода, на севере даже дольше; а весна и осень так коротки, что возникает реальная опасность не успеть с посевом хлебов или с уборкой урожая. Значит, работа на рывок. Тем более тяжкая работа, что вывозить на поля нужно больше зерна, а вспахать и засеять нужно большие площади, чем в любом уголке славянского мира (ведь земли нужно много, а урожайность низка).

Складывается традиция работы на рывок, бешеной «вкалки» без сна и еды, до седьмого пота. Отчаянной гонки за просыхающей землей, за стремительно надвигающимся, наступающим на пятки летом. Лето ведь короткое, и если опоздать с посевом, можно не получить урожая.

Такой же аврал — и при уборке урожая. Только вызрели, склонились хлеба — и тут же может ударить мороз, пойти снег. Или зарядят дожди, постепенно переходящие в снежно-водную ледяную жижу. Убирать урожай надо быстрее!

А после того, как рывок сделан, можно жить спокойно: и летом, после посева, и тем более зимой, собрав урожай.

Сельскохозяйственный год состоит из коротких суматошных рывков и длинных спокойных периодов, в которые решительно ничего не происходит. Перемежаются, сменяют друг друга периоды интенсивнейшего труда и полного ничегонеделания.

И это тоже отражается на народном характере. Те, кто организует сельскохозяйственный год в режиме труда «на рывок», с большой вероятностью так же построят и собственную жизнь, и жизнь общества. Вообще всякое бытие видится человеку, как соединение рывков, сверхусилий, когда «рваться из сил, изо всех сухожилий» не только правильно а единственный возможный способ действовать. А раз так в жизни человека естественным образом чередуются периоды, когда он «до смерти работает, до полусмерти пьет», и периоды, когда он решительно ничего не делает, кроме самого необходимого. Своего рода «жизнь на рывок» или «судьба на рывок».

Но так же можно рассматривать и историю общества, как «историю на рывок». Сверхусилие совершается уже не индивидуально, в частной судьбе, а коллективно, в истории общества: деревни, общины, семьи, государства. Идет война, переселение, освоение новых земель, нашествие, отражение набега, тушение пожара. Каждый должен принять участие в сверхусилии, в рывке, и каждый оценивается по своей способности совершать такой рывок. Общественная мораль высоко ценит тех, кто сумеет выплеснуть как можно больше энергии и в как можно худших условиях, кто полнее отдастся общему порыву, кто умеет не жалеть ни себя, ни «противника», кто сумеет возглавить, организовать всеобщий «штурм и слом». Осудят скорее того, кто не пойдет на штурм вместе со всеми, или пойдет недостаточно энергично, или проявит меньшую, чем другие, ярость, непреклонность, отчаянность.

Ценность человека вообще будет определяться способностью совершать сверхусилия и рывки такого рода или участвовать в них. А молодой мужчина просто не может не искать возможностей поучаствовать в таких рывках. Ведь угодившие в них считаются уже проверенными жизнью, и те, кто хорошо себя повел, сразу признаются взрослыми мужчинами. А кроме того, после удачного рывка появляются новые земли, делится добыча, и вчерашний малец, чужой птенец, превращается в одночасье в почтенного собственника.