Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— Ты точно не хочешь меня обыскать?

Я подошла к Тошкину сзади и прижала его спину к своей трогательно вздернутой груди.

— Что за шутки? — возмутился он и покосился на нерушимую и легендарную Аглаиду Карповну, в детстве она, наверное, била его по губам за всякое проявление сексуальности.

— Ладно, ладно, я еще пожалуюсь бабушке на внука-извращенца.

— Напрасно, — процедила она. — Пришла пора открывать все карты.

— Все претензии к Яше, — улыбнулась я на прощанье и бросилась спасать новое поколение заочников от темноты и невежества.

Учиться и работать по субботам я привыкла со школьных времен. Но за время счастливой антитрудовой капиталистической дисциплины я как-то подрастратила навыки и потому первые шаги по внутренней лестнице Академии управления, бизнеса и права дались мне с большим трудом.

В коридорах было тихо, время от времени из аудиторий раздавались взрывы смеха, характерные звуки по-гусарски удаленных пробок и привычные, почти цензурные выражения, которые в приличном обществе применяются для связки слов в предложениях. Заочники были старшим поколением, которое так и не подружилось с марихуаной, амфетаминами и долгими рейвовскими дискотеками. Если окажется, что по случаю они еще и выучились читать, то обработанное знанием пространство будет просто вселенским. С другой стороны, если они умеют читать, то кто будет платить за зачет? Я пыталась произвести стыковку праведного с грешным и, мучаясь неудачей, забрела на кафедру. Выяснилось, что в субботу делать нечего не только мне. За столом Танечки-лаборантки сидел грустный, пришибленный мыслями Мишин — наш заведующий и мой личный друг, с которым были связаны самые приятные воспоминания по совместному предотвращению еврейской экспансии на север. Он был странным человеком с хорошим характером и вертикальными ушами, но страсть к армейскому образу жизни меня всегда пугала.

— Нас, кажется, слили, — сообщил Мишин, не разжимая губ.

— Куда? — спросила я, не надеясь, что моему шефу удалось так вот просто освоить среднерусский сленг конца двадцатого века. По нынешним нормам слить можно было: информацию, футбольный матч и воду, последнее означало неудачное завершение какого-либо процесса.

— Не куда, а с чем, — огрызнулся Владимир Сергеевич.

— Хорошо, что не замуровали, — осторожно пошутила я.

— Да, спасибо. Нет, вы только подумайте! Кафедра страноведения не нужна! Теперь мы снова войдем в состав кафедры социально-гуманитарных дисциплин. Это уже не война! Это аннексия и контрибуция. Это симптом! Вы согласны?

Пожалуй, да. Я была согласна. Это был опасный симптом. Если вузам не нужна кафедра страноведения, это означает, что страна им не нужна тоже. И по этому поводу, наверное, уже было какое-то указание.

— А может, мы входим в дом? В общеевропейский? Будем жить единым фронтом? А что, Европа — континент маленький, но там меня еще не знают. Жаль, конечно, что королевство маловато и развернуться негде, но лучше что-то, чем ничего.

— Вот именно фронтом! Но мы уйдем в нелегалы! Вы со мной? — строго спросил шеф.

— Ну конечно. Обожаю всякое движение сопротивления.

Владимир Сергеевич посмотрел на меня осуждающе. Согласна, это была плохая шутка. Неуместная и святотатственная, но так получилось.

— Извините, — тихо сказала я и в который раз вздрогнула от быстро промелькнувшей в голове мысли.

Что-то такое сейчас прозвучало в нашем разговоре, что-то важное для прокуратуры и для меня лично… Но что?! Работая на общественных началах на ниве борьбы с преступностью, я наконец поняла Менделеева и таблицу, пришедшую к нему во сне. Оказалось, что мое подсознание тоже не дремлет. Оно думает. И за меня, и за того парня, и даже за бабушку Аглаиду Карповну… А что она вообще намеревалась найти в моей сумке? Ой!

Когда мой муж, перспективный до поры до времени политик Боря Отопчук пытался разобраться в предвыборных программах своих оппонентов, он составлял синхронистическую таблицу, в которую вписывал лозунги и требования. По горизонтали он вносил простые слова типа «земля», «война», «зарплата», «Америка», «СНГ», «культура», а по вертикали в алфавитном порядке расставлял партии. В этой схеме были одни «линкольны» и ледоколы. Маленькие лодочки попадались редко, потому что все сорок семь партий, претендующие на сорок восемь мест в областном совете, на вопросы о земле, демократии и культуре отвечали одинаково правильно. В Бориной таблице было сорок семь «собственностей частных», «культур национальных, государственных», «парламентаризма правового юридически оформленного».

— А если они все такие одинаковые, почему бы им не объединиться? — спросила моя наивная дочь.

Действительно! Тошкинские родственники были такими одинаковыми, что их трудно было различить по особым привычкам. Но значит ли это, что они — банда? И если да, то против кого воюют? Я прикинула, что по горизонтали имеет смысл расположить не так уж много позиций: «квартира от бабушки Аглаиды Карповны» (ибо бытие определяет сознание для всех тех, кто изучал три источника и три составные части марксизма), «Федор как объект любовного томления» (сама я в это не верю, но другие помнят, а стало быть, все возможно), «Федор как объект черной зависти, мести и человеческой неблагодарности» (этот пункт оформлен по принципу: «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло») и, наконец, «Федор — бессовестный должник». По вертикали можно смело вписывать всех родственников, знакомых и прочих пострадавших на ниве взаимозаймов.

Чтобы не стать объектом слежки и изъятия секретных материалов, я расположила свою таблицу исключительно в голове, потому что бумага многое стерпит, но ее и везде пришить можно. А надо ли мне это?

Под первым номером я записала самого Федора Кривенцова, да простит меня бабушка. Поскольку я его не знаю, то он — самая лучшая фигура для следствия и сидения в тюрьме. А кому охота иметь знакомых, обремененных сроком в исправительно-трудовых учреждениях? Как ни странно, но Ф. абсолютно соответствовал кандидатуре преступника. Он был заинтересован в квартире, любил себя и самому себе завидовал и многим был должен. По совокупности все это может толкнуть человека на преступление… Впрочем, второй номер, мой шеф Владимир Игнатьевич, он же Вова Супчик, он же Лойола, тоже очень подходил. Квартира, томление по Кате, месть разлучнику и деньги. Деньги, одолженные по страшному недосмотру. Я проверила по своей таблице всех: Гену, Катю, Дину, Тошкина, себя, бабушку и даже Мишу с Ирой. Мы подходили! Кто по двум, кто по трем, а кто и по всем четырем показателям.

К слову, я лично, к счастью, проходила только по одному. Меня можно обвинить только в московских иллюзиях. Но при ближайшем рассмотрении — в томлении тоже. Честно говоря, я уже была похожа на винегретик, что засиделся в желудке и был обильно полит водкой за здоровье дорогого Федора Кривенцова. Последнее время Федор приходил ко мне в снах, и я очень хотела выбраться наружу и посмотреть, за кого это все там пьют…

Но я, кажется, никого не убивала…