Допустимые потери - Ирвин Шоу

– Я все прекрасно понимаю, доктор, – сказала Шейла, стараясь говорить как можно спокойнее, – но, прожив с этим человеком столько лет, я тоже кое-что усвоила. Его воля к жизни почти иссякла и находится в самой низкой точке. От него остались кожа да кости, а он продолжает каждый день терять чуть ли не по фунту. Он отказывается есть…

– Порошкообразная субстанция, которую я прописал, разведенная в молоке…

– Мне все известно об этой субстанции. Вы, конечно, ее прописали, но он делает один глоток и поворачивается лицом к стене. Я приношу ему деликатесы… икру, копченую лососину, супы, фрукты… Но он принимает только ананасный сок. Как вы считаете, сколько еще времени он протянет на ананасном соке? Он впал в состояние фатальной летаргии и ищет только предлог для того, чтобы умереть.

– Вы преувеличиваете, миссис Деймон.

– Я хочу, чтобы вы перевели его из этой проклятой реанимации, где его окружают умирающие люди, приборы, аппараты и другие атрибуты смерти, в отдельную палату. Попробуйте хоть что-нибудь изменить. Сделайте какое-то движение. Он похож на зверя в клетке – на дикое животное, которое, находясь за решеткой, отказывается от пищи и предпочитает смерть жизни.

– Перевести его куда-либо невозможно, – решительно произнес доктор Зинфандель. – Ему необходимы все эти аппараты… респиратор, кислород, мониторы… необходимо следить за работой сердца, пульсом, кровяным давлением… нужен постоянный подсчет эритроцитов, они остаются на опасно низком уровне. Ваш супруг требует ежесекундного внимания. Отделение реанимации – единственное место, где оно может быть гарантировано. Вы должны понять, миссис Деймон, мы несем ответственность за его жизнь…

– Так же как и я, – сказала Шейла. – А он, находясь в этом месте, отказывается за нее сражаться.

– Я понимаю ваши опасения, – мягко произнес доктор Зинфандель. – Но ваша точка зрения весьма субъективна, а мы подобной роскоши себе позволить не в состоянии. Мы должны принимать решения на объективной базе. Умоляю, доверяйте нам.

– Не могу! – бросила Шейла и, поднявшись со стула, вышла из кабинета.

Когда Оливер появился в комнате для родственников пациентов отделения реанимации (он приходил туда после работы ежедневно), Шейла, по сравнению с предыдущим вечером, показалась ему более обеспокоенной.

– Что случилось? – спросил Оливер.

– Мне необходимо с тобой кое-что обсудить, – сказала она, оглядываясь по сторонам. В помещении находились еще два посетителя, а заведующий отделением что-то втолковывал им энергичным шепотом. – Я не хочу говорить здесь. Пойдем выпьем по чашке кофе.

– Ему стало хуже? – задал еще один вопрос Оливер.

– Ему с каждым днем становится хуже, – ответила Шейла и не произнесла больше ни слова до тех пор, пока они не сели за столик в небольшом кафе неподалеку от больницы.

В этом кафе она иногда перекусывала, и сюда часто забегали медсестры во время перерывов в дежурстве. У входа за столиками как раз сидели несколько человек в белых халатах, поэтому Шейла и Оливер расположились в глубине зала.

– Что случилось? – спросил Оливер. С его лица, начиная со дня перестрелки, не сходило выражение тревоги, но сейчас оно было заметно больше, нежели всегда. Шейле Оливер казался маленьким мальчиком, которого мама потеряла в толпе. Мальчик изо всех сил старался не заплакать, вглядываясь в поисках мамы в незнакомые лица окружающих его людей.

– Происходит нечто странное, – ответила Шейла. – Но я не понимаю, что именно.

Пересказав ему свой разговор с доктором Зинфанделем, она добавила:

– Если Роджер с каждым днем все больше теряет под собой почву, здравый смысл требует каких-то перемен. Но когда я говорю с врачами, мне кажется, что я упираюсь в каменную стену. Они делают вид, что слушают, но на самом деле остаются глухими. У тебя есть на этот счет какие-либо соображения?

Щека у Оливера нервно дернулась, а с губ сорвался нечленораздельный звук.

– Значит, так… – протянул он после продолжительной паузы, – мне не хочется тебя волновать, но…

– Что но?

– Это всего лишь догадка… – Он снова замолчал.

– Продолжай, Оливер, – нетерпеливо сказала Шейла. – Не топчись вокруг да около.

– Они перекладывают ответственность друг на друга.

– Кто перекладывает? Какую ответственность? – Шейла с трудом удерживалась, чтобы не перейти на крик.

– Все, Шейла. Я говорю о врачах. Мне сказали об этом совершенно конфиденциально.

– Ради всего святого, перестань говорить загадками, Оливер!

– Ну хорошо. Ты знаешь красивую блондинку-сестру по имени Пенни?

– Да.

– Я пару раз с ней обедал, – залившись краской, сказал Оливер. – Она очень интеллигентная и привле…

– Обойдемся без описаний, – жестко оборвала его Шейла. – Ближе к делу.

– Помнишь, как Роджер написал, чтобы ты обратилась к адвокату?

– Естественно.

– Так вот, кто-то, прежде чем передать записку тебе, ее прочитал. Видимо, это был один из врачей. Он рассказал о ее содержании другим, и они решили, что ты и Роджер решили подать в суд на Рогарта и больницу, обвинив их в преступной халатности. Иск, как они считают, может быть на несколько миллионов долларов.

– Роджер ни за что не стал бы выдвигать обвинения. Каждый раз, читая в газетах об одном из подобных исков,он твердит, что сутяжничество губит многое в Америке.

– Ты это знаешь, – кивнул Оливер. – Я это знаю. Но они-то не знают. Если верить Пенни, то медики обезумели от страха. Она мне еще кое-что сказала…

– Что именно?

Оливер обвел взглядом зал и, убедившись, что вокруг нет лишних ушей, прошептал:

– Когда его привезли после операции в реанимацию, один из дежурных врачей якобы сказал: «Рогарт опять напортачил».

– О Боже, – сказала Шейла, тут же перейдя на обвинительный тон: – Разве не твой брат утверждал, что он – один из лучших в стране?

– Прошу меня простить, – ответил Оливер. – Если брат и ошибся, то это было искреннее заблуждение. Он об этом слышал. Может, Рогарт когда-то был великим, а может, и нет. – Он пожал плечами и продолжил: – Репутация. Есть писатели, к которым Роджер не приблизился бы на расстояние вытянутой руки, несмотря на то что они лет двадцать получали восторженные отзывы на свои книги. Что же касается медиков, то это весьма замкнутая и тесная общность людей. Не в их, мягко говоря, привычках подставлять друг друга. Пенни мне еще кое-что сказала. На первой странице присланного в отделение реанимации протокола операции стояли три буквы. Не знаю, стоит ли говорить тебе это, Шейла…

– Что за три буквы? – спросила она не терпящим возражения тоном.

– Аббревиатура «БСЗ», – ответил Оливер.