Турнир самоубийц - Ян Леншин

– Так признайся!

– Поздно, – Ульрик дернул подбородком, но от улыбки удержался. – Даже если я скажу, что невиновен, мне никто не поверит.

– Хотя бы попробуй!

– Не все ли равно? Зная, что правда о лотоматонах сделает тысячи людей несчастными, я предпочту ложь во спасение. Машины слишком важны.

– Не важнее тебя.

– Боюсь, здесь ты ошибаешься, – взял Ульрик менторский тон. – Благодаря лотоматонам Мехатония одержала победу в Войне за независимость. С ними неразрывно связано прошлое и будущее страны.

– Но как же я? Как же Блэткоч?

– Часовик мертв, – пожал плечами Ульрик. – Теперь все будет хорошо.

– Но что станет с тобой?!

Ульрик щелкнул пальцами.

– Видишь? – спросил он.

– Нет.

– Через пару недель печать исчезнет. Мне с детства твердили, что люди, утратившие печать, после смерти попадают в ад. Не хочу проверять это на практике.

– И ты веришь в эту чушь?!

– Для меня самый большой позор – лишиться печати. Я так воспитан.

Джен, кажется, собиралась сказать что-то еще, но вместо этого расплакалась.

– Какие будут указания, мисс? – деловито осведомился Эдвин.

– Отпустите их, – всхлипнула Джен.

– Э-э-э, чего?

– Верните надзирателям оружие. Пусть казнь продолжится.

– Но…

– Приказ шерифа.

– Но…

– Делайте, кот бы вас подрал! Живо!

Эдвин протянул револьвер охраннику.

– Спасибо, – пробормотал тот.

Надзиратели оторопело разбирали оружие, стараясь не смотреть на руководство, что шло от унижения алыми пятнами.

– Взять их! – скомандовал Тетч-Тетч.

Внезапно выяснилось, что наручники впору только Джен. На запястьях всех прочих, включая Нейтана, скобы не сходились: уж слишком толстые, а с узких ладоней Инкогнитуса наручники сваливались сами собой, застегнуть их не было никакой возможности.

Тетч-Тетч плевался, грозил и всячески выходил из себя. Последней каплей стало то, что Эдвин порвал цепочку и протянул начальнику два изрядно погнутых «браслета» с просьбой выдать новые.

Когда руки всех были худо-бедно связаны ремнями от портупей, Тетч-Тетч плотоядно улыбнулся Ульрику.

– Я повешу тебя на глазах дружков, – сказал начальник тюрьмы. – Пусть полюбуются. А затем лично позабочусь о каждом. Поверь, на свободу они выйдут еще очень нескоро.

Тетч-Тетч обернулся к палачу.

– Приступайте.

…И пяти минут не прошло, как Ульрик был казнен.

У края разверстой могилы стояли Джен, Эдвин, Инкогнитус и Нейтан.

– Сомневаюсь, что он придет, – задумчиво сказала Джен и в очередной раз взглянула на часы.

– Тогда закапываем? – Эдвин кивнул на гроб. – Как, говоришь, зовется эта штука?

– Неприятностиметр.

– И что он делает?

– Пищит.

– И все?

– Или не пищит.

– А… зачем?

– Отзывается на опасность. Чем выше опасность, тем громче писк.

– Похоже, нужная вещь, – оценил Эдвин.

– Вовсе нет, – отрезала Джен.

– Это еще почему?

– Потому, что от нее одни неприятности!

Комья земли застучали по крышке гроба. Нейтан, кот его дери, до последнего не хотел отдавать треклятую коробку. Надо было закопать их вместе.

…Тогда, на казни, после психопатической тирады Ульрика о нуждах государства, которые превыше личных, Джен долго ревела и никак не могла успокоиться. Тип с гладкими волосами было возразил начальнику тюрьмы, дескать, ни к чему девушке лицезреть этакое представление, но Джен сказала, что останется с Ульриком до конца. Все деликатно прятали взгляд, и только Нейтан сиял от радости. Он наотрез отказывался понимать, что Ульрик сейчас умрет.

Гадкий тролль стоял на эшафоте, улыбаясь во весь рот. Скрипнули доски люка, и Ульрик полетел в пустоту. Джен едва не бросилась следом. Веревка дернулась и задрожала, как натянутая струна.

Священник бормотал молитву, начальник тюрьмы довольно потирал руки, Джен роняла слезы… когда из люка донесся голос Ульрика. Вредный мальчишка жаловался, что ему темно, скучно и, если сейчас же не появится ведущий к свету тоннель или что-нибудь вроде него, он подаст на небесную канцелярию в суд.

Что тут началось!

Ульрика вытащили из колодца и тщательно осмотрели. Тюремный врач постучал пальцем там, сям, приложил ухо к сердцу. Велел развязать молодому человеку руки, пощупал пульс, достал стетоскоп, потыкал им в Ульриковы спину и грудь, проверил зрачки на свет. После чего объявил, что заключенный мертв. Ульрик с этим решительно не согласился.

Ульрика повесили раз пять, после чего начальник тюрьмы потребовал у надзирателя револьвер и разрядил барабан в молодого человека. За что тут же схлопотал от Джен пинок в лодыжку.

Пули оставили на тюремной робе шесть аккуратных дырок, две – в области сердца. На Ульрике не было и царапины. Тетч-Тетч заламывал руки и грозил всех поувольнять. Палач клялся, что веревка самого лучшего качества, да еще с медной сердцевиной, и требовал в доказательство повесить его лично. Священник лепетал что-то бессвязное и тыкал в Ульрика молитвенником. Надзиратели выглядели испуганными и сбитыми с толку. Не удивлялся происходящему один Нейтан.

Сердце Ульрика не билось, дыхание не прослушивалось – совсем как у мертвого. Тогда как улыбался и нес какую-то чушь про Древних, математический анализ и Генри, напутавшего с исцелением, он совсем как живой. Второе состояние не устраивало начальника тюрьмы, первое – Джен. Ульрик был недоволен и тем и другим.

Веревку укоротили, повесив молодого человека у всех на виду, чтобы разобраться, как он жульничает.

Спорили долго.

Священник на полном серьезе требовал сжечь Ульрика, сперва проткнув сердце осиновым колом. Врач кричал, что не позволит разбрасываться «бесценным материалом» и лучше заберет молодого человека для экспериментов. Тетч-Тетч заявил, что не потерпит в своей тюрьме нарушений, и призвал Ульрика умереть немедленно. Тот, в свою очередь, мерно покачивался в петле и глядел на присутствующих, как на сумасшедших, будто все, что происходило вокруг, его не касалось вовсе.

Затем напоявлялась куча зеркал – зовутся «телетрансляторы», спорщиков изрядно прибавилось, однако убивать Ульрика никто больше не собирался. Из петли его вынули, усадили на стул, накрыли пледом и велели подать кофе. Из комнаты всех попросили удалиться, остался только Ульрик, тюремный врач и множество зеркал. Священник, бормоча проклятия, отправился за подмогой – надежды сжечь Ульрика он не оставил.