Хроника чувств - Александр Клюге

Съемки этого места, возразил я, даже если мы задокументируем раскопки источника, никак не гарантируют, что мы получим нечто в духе Рудольфа Штайнера. Верно, ответил он, но это ощущение, если вы сможете его разделить со мной (и для этого совсем не надо ехать в Южную Италию, достаточно, если вы вот в этой комнате проникнитесь моим чувством и поддержите его), это будет сейсмографическим навигатором, по которому можно будет ориентироваться в создании образов. Переводчики, молодая русская женщина и ее друг, принадлежавшие к ближнему кругу опекунов Тарковского, недолгое время поспорили относительно перевода слова СЕЙСМОГРАФИЧЕСКИЙ. Тарковский воспользовался русским выражением, не имеющим точного соответствия в немецком языке; слова значили что-то вроде «парящий», в сочетании с резонансным возбуждением они могли значить и «thrilling», «волнующий», «con moto», а еще и «разрушительный». Тарковский прервался, спокойно слушая их разговор. В морщинах его лица отражалась высокая степень решимости. Он был настроен «надиктовать» фильм. В то же время он стремился к «сотрудничеству». Однако к сотрудничеству он не был привычен.

Тексты «Хроник Акаши» обращаются к глубокой древности. Они описывают происхождение человека, но более всего происхождение многих порывов духа, не вошедших в настоящее человечества.

Происходят ли исторические переходы катастрофически? Считать ли сильнейших представителей духа прошедшей эпохи, ставших антидухами новой эпохи, руинами, реликтами, живыми частицами, подобными вирусам, или же они как лава, оставшаяся после извержения вулкана? Откуда эмоциональное притяжение Тарковского к Тибету? Или же этот кинопроект о перепутьях и вершинах — только идея? Так же, как Рихарду Вагнеру нужен был Байрёйт как видимое доказательство успеха. Нужны ли гению экономические излишества, чтобы показать свое превосходство над посредственностью?

Оказалось, что упоминание Тарковским Тибета — результат переводческой ошибки. Речь на самом деле шла о каких-то долинах и ледниках в районе Гиндукуша. Там совсем близко — Тарковский сам там не был, но слышал об этом — «земля, на которую не ступала нога человека» и «сады невиданной красы». Сады были разбиты еще по древнейшим предписаниям Атлантиды и благодаря своей непрерывной культивированности свидетельствовали о том светиле, с которого ведут свое происхождение СОВЕРШЕННЫЕ. Если поискать, полагал Тарковский, то там можно будет найти и древние книги.

Я предлагаю для начала поехать туда без аппаратуры и проверить, так ли это на самом деле. Что же касается фильма, то мне представляется: главный герой, сильный телом и духом, землепроходец (географ). Он руководит экспедицией. Она недостаточно хорошо снаряжена, не хватило денег, ровно то же, что будет ждать и нас. Он отправился в путешествие, хотя финансирование экспедиции не включено ни в план этого, ни следующего года. Так что никаких планов. И вот вблизи пика Коммунизма путешественник обнаруживает те самые сады, девственные ледники и земли. Здесь, в берлинской квартире на Моммзен-штрассе, питаемые одними нашими ощущениями, мы видим, как выглядит нужное место.

Да, говорит Тарковский, это совершенно дикие долины, и речь идет об одной и той же реке, пронизывающей долину, однако на длинных участках она невидима. С самых высоких горных вершин спускается влага, процессия водяных молекул, из которых потом возьмут начало пограничные реки Окс и Иаксарт. Кто в эту воду окунется, ощутит прилив сил, потому что ее пронизывают эоны. Сосредоточение, спасение, способность не отчаяться во времена смуты — вот в чем смысл третьего трона, представляющего собой текущую воду, не видимую никому, говорит Тарковский.

И все это должен обнаружить совершенно аполитичный, немного упертый землепроходец, говорю я. Он находит то, чего совсем не ищет. Его упертость сродни нашей камере, требующей образов. То, что он находит на самом деле, — как волшебство оптических приборов, создавать которые голландские умельцы начали шесть веков назад, способных запечатлеть то, что скрыто от человеческого глаза. Например, 90-миллиметровый объектив Макро-килар. Хорошо, ответил Тарковский, так тому и быть.

Переводчики заметили: сказанное мастером может значить: «он одобряет это», или: «он согласен», или же: «это единственное, на что мы можем положиться».

Звери станут проводниками нашего героя, который не знает, что он ищет, сказал Тарковский. Они хотят попасть в ту долину, их влекут те сады, хотя звери «ничего не знают», и они идут вдоль невидимой реки, пока она не выходит на поверхность. Это одна из прекраснейших долин на свете, я вижу ее перед собой. Там пасутся статные белые кони, высятся посаженные Лисимахом аллеи.

Нам нужна советская виза, сказал я. А древние реки называются сегодня Аму-Дарья и Сыр-Дарья. Мы должны выбрать одну из двух речных долин. В наше время каждая из этих двух рек несет, и это может быть хорошо запечатлено камерой, глину, кружащиеся частицы земли, пока вода не уходит в песок, так и не достигнув Аральского моря, в которое она прежде впадала. Будет большой удачей, если мы вообще найдем нечто, передающее сообщения «Хроник Акаши» Рудольфа Штайнера в зримых образах. Быть может, мы найдем «советские дома», места экологических бедствий, каналы и водные перемычки, хлопковые поля. Вместо этого нам бы надо поехать в замок Эльмау или на озеро Шпитцингзее, и там на какой-нибудь пашне, в каком-нибудь ключе, у какого-нибудь зверя можно бы найти больше указаний на то, о чем ведет речь Штайнер (ведь он пересказывает более ранние источники), чем в поездке на советский Памир.

Тогда надо будет перебраться на сторону Гиндукуша, принадлежащую Индии, ответил Тарковский. Один только небосвод над этими суровыми горами, несколько квадратных метров земли, на которую не ступала нога человека, — это были бы кадры. Обращенные против московских планировщиков. Кое-что из того, что вы называете образами, мы перескажем в другом месте, предложил Тарковский. Что значит подлинность? Что может быть инсценировано? Северная Грузия не менее подлинна, чем Афганистан. Однако если появляется то чувство места, какое я испытал в Неаполе, то съемки могут проводиться только в том месте, где возникает подобное чувство. Так мы будем лозой, указывающей на нужное место? — спросил я. Иногда один, иногда другой, но лучше всего оба вместе, ответил Тарковский. Нужно «ждать появления образов».

Наверняка есть следы самых ранних эпох, заявил Тарковский. Их удастся обнаружить, если мы сможем представить себе пустые пространства и пустые временные последовательности. И в этом смысле местность северо-восточнее Окса и Иаксарта представляет собой ПУСТУЮ МЕСТНОСТЬ. Так где же искать таинственное, как не там?

Я ответил, что мы можем с таким же успехом снимать элементарные явления: первый порыв осеннего ветра, самый длинный момент зимы, утренние восходы, из которых ни один не похож на другой. Если у Гомера говорится: «Резко сквозящее око, словно северный ветер», то это снять тяжело, потому что сквозит глаз, а не ветер. Но мы скорее сможем снять это на известняковых склонах Альп или у моря на далеком севере, чем во время экспедиции в древнюю страну, не ведомую ни вам, ни мне.

Вода — возница жизни

Мы должны наблюдать за всем разнообразием воды и ее течения, сказал Тарковский. Поэтому мы и в самом деле могли бы назначить начало съемочных работ здесь, в Европе. Именно воды держат связи времен. Не воздух, не огонь. Земля, так не движется в больших объемах по поверхности планеты. Пустыня за сотню лет может продвинуться на 200 километров. Сколько же ей понадобится времени, чтобы обогнуть планету?