Веритофобия - Михаил Веллер

Что означает подобная смена правды и лжи? Что в Аугсбурге курят сигареты «555» и заявляют: «Кого власть — того и вера».

Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью, сказал Гитлер, если верить историкам.

Правда — это то, что сказал я, (утвердил критик), потому что я умный и компетентный профессионал-пониматель в этом деле. И припечатал печатью. На печати вилась узорная непонятная надпись. Это был иврит — древнееврейский. А означала она: «И это тоже пройдет».

У блестящего советского кинорежиссера Ларисы Шепитько был гениальный фильм по гениальному сценарию Геннадия Шпаликова. Это фильм о задушенном поколении, об отсутствии выхода хоть в загранице, хоть в советской романтике; это аллегория советского строительства как цирка и всей жизни как однодневного представления. Фильм о возрасте Христа и безнадежной болезни, которую мы упустили, а теперь уже обречены — и никогда ты не убьешь своего медведя. Этим шедевром венчался золотой период советского кино — конец шестидесятых. Это был пролог и пророчество застоя — которого в 1971 году мы еще не поняли.

Этот фильм так и назывался: «Ты и я».

Это был реквием шестидесятничеству на уровне непривычного класса Бунюэля и Дзурлини с горькой пародией и одновременно правдой американского экшен.

Кинокритика, и вообще-то тупая и склонная к корпоративному конформизму, фильм в упор не поняла и даже объявила неудачей. Зато следующую работу — «Восхождение» по военной повести Василя Быкова — подняла на щит. То была работа лобовая, идеологическая, художественно грубая, двумя классами ниже, с пренебрежительно точным расчетом на официальный успех — о, вот там им все было понятно.

Правда и ложь как оценка художественного качества.

Правда и ложь как мера вкуса и компетентности.

Правда и ложь как устоявшийся взгляд и покушение на устои.

Правда и ложь как вера и скептицизм.

Как конформизм и нонконформизм.

Как старое и новое.

Консервативное и новаторское.

Устои и сносящий устои поток.

Ну и так далее весьма длинный ряд, стремящийся к бесконечности, переходящей в болтовню.

Вот поэзию Высоцкого при его жизни поэзией особо критики и поэты не считали. Пренебрежительно так: бардовская песня. Беспрецедентная любовь народная заставила знатоков-профессионалов задуматься. Лбы наморщили. Но умного пока — лет за сорок — не сказали.

Первое. Есть ли объективные критерии для оценки художественного качества произведения и его художественной значимости (это не одно и то же)? Постмодернизм утверждает: нет. Но я так думаю, что — да.

Это богатство, диапазон, изощренность изобразительных средств. Это глубина и наполненность мыслей и чувств. Это степень неравновесности формы и содержания, удаленности их от хаоса, всесторонняя энергетическая насыщенность, минимум энтропии — выражаясь языком синергетики (а вот она вполне объективна). Чем больше добавляет произведение мыслей и чувств адресату, открывает ему новые пространства жизни — тем оно лучше, значимее, совершеннее.

И вся форма в совокупности средств работает на эмоцию, мысль, причастие мудрости с ее горькой отрадой, со-чувствие и со-познание, и нет в произведении ничего лишнего, никаких избыточных формальных нагромождений, а только гармония естественной внешне простоты.

В эстетику влезешь — не вылезешь. Потому что всегда принципиален и субъективный момент. Тебе шедевр? — а мне это фигня! Вот и релятивизм.

Но! Но! Фокус здесь вот в чем. Чем примитивнее человек — тем меньше он способен воспринять. Тем мельче его воспринимающие емкости, и тем легче они заполняются малым объемом информации. Тем ему потребнее простота формы и содержания. Так советские колхозницы плакали над индийскими мелодрамами — любимым своим кино. Так нашу студенческую компанию ненавидели в рабочем клубе после показа «Мольбы» Абуладзе — народ с досадой спал на этой тягомотине, и наше тихое потрясение вызвало их классовую ненависть: «Суки, они еще притворяются, будто что-то тут такое поняли, будто им понравилось, бля!..» Вот пример правды и лжи глазами пролетариата.

А вот «Солдат Иван Бровкин» или «Поднятая целина» для народа были самое то. И понятно, где надо — весело, где надо — грустно и задумчиво, есть чему порадоваться и над чем подумать. Люди много получали от этих фильмов!

А сильно умный интеллигент ничего от них не получал. Для него это был примитив. Информации — по щиколотку, до мозга доходить нечему; а худ. средства примитивны.

Лиса и журавль? Каша на тарелке или окрошка в кувшине — каждому свое? Следует ли из этого равноценность, равнозначность режиссеров Александра Иванова и Тенгиза Абуладзе? «Целины» и «Покаяния»? Ежели кому что нравится?

Не следует. Потому что одно гораздо сложнее, богаче, глубже и многозначнее. А другое мельче и проще. Но главное:

Интеллихент из сложного произведения — получает несравненно больше интеллектуальной и эмоциональной информации, нежели незатейливый пейзанин — из простого. Да — над примитивом могут женщины плакать или мужики хохотать. Но это — сила эмоции, ищущей выхода, а не сложность чувства. Это тебе не Гамлет и не Бернард Шоу.

Искусство ярмарочного балагана и шекспировского театра — неравнозначны и не равноценны. Хотя ярмарка реагирует активнее! Это понятно многим. Так что критерии есть.

А коли есть критерии — есть правда и ложь. О чем мы и толкуем.

«Фаддей Булгарин травил Пушкина и был реакционер». Ложь! Фаддей Булгарин был боевым офицером и кавалером ордена Почетного Легиона, создателем первой русской общественно-литературной газеты, талантливым писателем — автором первого и знаменитого русского романа «Иван Выжигин», разошедшегося в пятнадцать раз большим тиражом, чем «Евгений Онегин» и переведенный сразу на восемь европейских языков, чего о Пушкине при жизни никак нельзя было сказать; и критика расценила роман Булгарина куда выше «Онегина», и сам Булгарин критик был блестящий и объективный, и именно он был другом Грибоедова, Рылеева, Адама Мицкевича, Кюхельбекера и Бестужева-Марлинского.

Ну, здесь — репутация как правда и ложь, медийный образ как правда и ложь. Но ты скажи русскому школьнику, а хоть и рядовому учителю литературы, что Булгарин был человек достойнейший, талантливый и заслуженный. Они рты откроют. И скажут, что это неправда! Он гад! Враг Пушкина! И все это знают!

Ты скажи, что Шаламов — очень хороший писатель, а Солженицын — не очень, публицист он, а не беллетрист. И «Колымские рассказы» есть проза как тянутая на разрыв проволока нержавеющей стали, а «Один день Ивана Денисовича» — средняя повесть в каноне соцреализма, сила только в материале запретном, жестоком, лагерном. Так и материал Шаламова куда круче…

Тусовка и сейчас издаст негодующий вопль, услышав, что Стругацкие лучшие писатели, чем Трифонов.

Правда как табель о рангах. Ложь как нарушение этой табели. И перевернуть такое представление о правде очень трудно: тогда с хрустом выворачиваются из гнезд все полочки и ступеньки, и все в списке меняют свои места! А они не хочут, сопротивляются!