Ахматова и Цветаева - Марина Цветаева

До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях «Поэмы без героя». И кто-то даже советует мне сделать поэму более понятной.

Я воздержусь от этого.

Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит.

Ни изменять ее, ни объяснять я не буду.

«Еже писахъ – писахъ».

При жизни Анне Андреевне так и не удалось опубликовать «Поэму» целиком (самый полный из ее стихотворных сборников – «Бег времени», изданный в1965 году, – включал лишь первую часть). Зато за границей «Поэма без героя» издавалась не один раз, правда, с пропусками, перестановками и ошибками.

«Утром Анна Андреевна мне позвонила. Вечером я у нее. Анна Андреевна улыбается лукаво:

– Вы ничего про меня не слыхали?

– Нет, а что?

Оказалось: в сборнике, выпущенном в Нью-Йорке по случаю семидесятилетия Бориса Леонидовича, напечатана “Поэма без героя”. От испуга я едва понимала смысл произносимых Анной Андреевной слов. За гра-ни-цей на-пе-ча-та-на “Поэма без героя”! Значит, опять все как с “Живаго”: газеты, собрания, лужи, моря, океаны клеветы, а мы? мы молчим, то есть предательствуем. Правда, там, оказывается, сверху поставлено: “Публикуется без ведома и разрешения автора”, – это, быть может, и спасет. И тогда, кто знает, не пугаться надо, а радоваться?

это я увижу напечатанным не на машинке, а типографским шрифтом!

Анна Андреевна встревожена, но как-то не слишком. По-видимому, надеется, что повторения истории с “Живаго” не будет. Время сейчас особенное, вперед не угадаешь. Хоть на ромашке гадай, хоть на кофейной гуще.

Анна Андреевна продолжала насмешничать.

– Вот вам и капитализм, и уважение к частной собственности! Кража самая настоящая! Я подам на них в суд или обращусь в Охрану авторских прав. Или напишу оскорбительное письмо Эйзенхауэру.

И повторения истории “Доктора Живаго” действительно не произошло.

Самая большая тайна Ахматовой – “Реквием” – до сих пор оставалась под спудом: текст крамольной поэмы не существовал на бумаге, он хранился в памяти нескольких друзей (А.А. сказала однажды: “Реквием” знали наизусть 11 человек, и никто меня не предал). Но времена менялись, и в 1962-м Анна Андреевна решилась выпустить стихи на волю».

«На днях Анна Андреевна учинила ревизию: проверила наличность в кассе.

Она давно уже собиралась уйти со мною куда-нибудь из-под потолка и проверить, все ли я помню. По ее внезапному вызову я к ней явилась, и мы отправились в ближайший сквер. Почти все скамейки в этот час рабочего дня пусты, мы сели подальше от двух теток, пасущих детей, от пенсионера, читающего газету, подальше от улицы. Тепло, солнечно, сыро. Воздух еще весенний, свежий, еще не испачканный запахом пыли, жары, бензина, асфальта.

…Анна Андреевна сидела рядом в зимнем, уже не по погоде, шерстяном грубом платке, в тяжелом пальто. Солнце сгущало темноту под запавшими глазами, подчеркивало морщины на лбу, углубляло их вокруг рта.

Она слушала, а я читала вслух стихи, которые столько раз твердила про себя. Она развязала узел платка, распахнула пальто. Вслушивалась в мой голос, всматриваясь в деревья и машины. Молчала.

Я прочла все до единого. Я спросила, собирается ли она теперь записать их. “Не знаю”, – ответила она, из чего я поняла, что и я пока еще не вправе записывать. “Кроме вас, их должны помнить еще семеро”».

Событие: целиком переписан “Реквием”, переписан в нескольких экземплярах на машинке! Итак, чудо закреплено, “Реквием” не пропадет, даже если враз помрут те семь или одиннадцать человек, которые, как и я, обязаны знать его наизусть. Я с благоговением взяла в руки перепечатанные Никой страницы. Теперь уже не надо, не надо, не надо жечь эти слова над пепельницей, теперь, выпущенные на свободу, они сами будут “жечь сердца людей”.

Новость для меня. Эпиграф:

Анна Андреевна спросила меня, как по-моему, стоит ли включить в “Реквием” другие стихотворения тридцатых годов, например, “Немного географии”, “И вот, наперекор тому”. Я твердо ответила “нет”, хотя и сама толком не могла бы объяснить, почему. Нет, могла бы. Наверное потому, что эти, с такою силой обобщающие время и события стихи имеют менее власти над сердцем, чем стихи “Реквиема”, чисто лирические, как бы камерные, как бы личные; рыдание одной матери над единственным, отнятым у нее и распинаемым сыном».

О том, чтобы опубликовать его в советской печати, речи не шло. Но «Реквием», перепечатанный на машинке, многократно переписанный от руки, быстро обрел тайную славу.

«Заговорили о “Реквиеме”. Я рассказала о бесконечных хвалах, которые слышу отовсюду – теперь, когда он, наконец, пошел по рукам.

– Да, я и не ожидала такого успеха. Плачут бесперебойно, – подтвердила Анна Андреевна. – Они, – она показала глазами на потолок, – не знали, кого надо было непременно убить. Меня. А они не убили вовремя, только мучили по-всякому».