Лиловые люпины - Нона Менделевна Слепакова

— Удобно! — передразнила Пожар. — Правда, с малышей спрашивать нельзя, они ведь не разбираются.

— Да в чем тут разбираться?

— А в том, что дрова на значке были сложены в форме фашистского знака! — торжествующе сказала Пожар. — Понимаешь теперь, какую хитрость надо было иметь, чтобы еще до войны проникнуть на фабрику значков, подкупить художника и всадить свой знак в эмблему, которую носили на себе мильоны наших пионеров?! Хорошо хоть после войны нашлись умные люди, разглядели и догадались, и значки прекратили выпускать. А то до сих пор пионеры ходили бы с фашистским знаком на груди.

— А по-моему, ерунду ты порешь.

— Кто не верит— пусть проверит, — употребила Пожар расхожую поговорку класса. Тут она заметила в моей руке спичечный коробок. — Что это у тебя, Плеша? Зачем тебе спички?

Она взяла меня за руку странным движением — сначала за локоть, а потом провела рукой по моей руке до ладони, словно погладила. Коснувшись моей ладони своею, иссушенной ее всегдашним МОИМ, вынимая из моих пальцев коробок, она заглянула мне в глаза, и я увидела, что ее МОЙ бывает временами не жгучим, а теплым и вкрадчивым. Пожар открыла коробок и вдруг с брезгливым страхом вскрикнула:

— Что это?! Гадость какая! Вот ужас! Только от тебя, Плешь, и можно ждать!

Мы, тоже испуганные, заглянули в коробок. Там, на желтой ватке, покоился крошечный скелетик какого-то неизвестного существа, скорее всего, насекомого, может быть, бабочки, хотя ведь у бабочек нет скелета…

Конечно же, это было учебное пособие, случайно выметенное нянечками из биокаба, но холодная судорога омерзения прошла у меня по спине, и я отдернула руку от коробка.

— Спущу в уборную! — крикнула Пожар и кинулась с коробком в дверь уборной. Когда она вышла оттуда, старательно обтирая вымытые руки платком, то уже не остановилась около нас, а только бросила мне мрачно:

— Ты, значит, мне не веришь. Не доверяешь. Что ж, — прибавила она не зло, а скорее грустно, — пеняй тогда на себя, Плешкова.

— Катись, катись подальше, — огрела я ее в ответ, — другим головы дури!

И едва она отошла, я схватила Кинну за обе руки и запрыгала с нею, как в детской игре «Баба сеяла горох», выкрикивая:

Не покину Кинну, Кинну!

Кинну, Кинну — не покину!

Кинна немножко попрыгала со мной, повыкрикивала, потом высвободилась и снова встала у батареи.

— Не пойму чем это она тебя запугать хотела? А сама струсила как первоклашка из-за этой гадости! Знаешь ведь теперь она на нас и эту пакость навесит скажет мы нарочно в школу принесли а мы же не виноваты что она тут валялась! Из биокаба наверно!

— Наплевать, пусть вешает! — кричала я в восторге. — Главное, какой ты молоток! — невольно вырвалось у меня Юркино словечко, — как ты ей вмазывала, как твердо держалась! Это главное — не отказываться друг от друга и быть одним, как поклялись! Всегда, всегда вместе и заодно!..

Кинна вдруг замялась:

— Понимаешь ведь это всяко может получиться может и от нас не зависеть…

— Что ты болтаешь? — испугалась я. — Ты что-то от меня скрываешь, Кинна? Говори, говори!..

— Не знаю как тебе и сказать… Как только мы сдадим экзамены я уезжаю в Москву насовсем… — выговорила она с отчаянной решимостью.

— В Москву? Насовсем? — не поверила я. — Да кто тебя там ждет?

— Папа зовет! Я там десятый окончу и в его институт поступлю он устроит даже без проходного балла…

Я знала от нее, что ее папа, давно заимевший в Москве другую семью, все эти годы писал им, но Евгения Викторовна письма, адресованные ей, отсылала назад не вскрывая, а посланные на имя Кинны вскрывала, прочитывала и отсылала тоже. Даже конверты без обратного адреса она не пропускала, хорошо зная почерк бывшего мужа.

— Это письмо мне было надписано она вчера вынула из ящика и прочитала! — объясняла Кинна. — И говорит раньше она не хотела допускать между нами переписки с пустыми нежностями а теперь если дело касается устройства моего будущего она не может со мной этого не обсудить и что пусть я сама решу уже большая… Ну мы обсудили с ней и решили я поеду потому что здесь в институт могу и не пройти!

Тут я наконец сообразила, что мне с Кинной осталось быть уже недолго, а в десятом классе я окажусь совсем одна.

— Что ты! Не уезжай! Как же ты поедешь, там же чужая семья!

— А здесь? — справедливо и печально возразила Кинна.

— Никуда я тебя не отпущу! — бессильно всхлипнула я.

— Ты не можешь не отпустить ты же должна желать мне добра! Разве ты хочешь чтобы я без высшего осталась?.. Я и сама туда не на крылышках полечу все ведь здесь бросаю главное тебя!.. Мама и то меня отпускает а уж как она папу не терпит!

Пришлось смириться.

— Тем более, — сказала я, — раз нам скоро расставаться, мы должны хотя бы оставшееся время быть постоянно рядом. Может быть, мы на всю жизнь…

— Скорее всего на всю! Это ты правильно сейчас не разлучаться чтоб потом больше друг друга помнить… Я и думаю как бы это тебя пореже от себя отпускать? Ты вот сегодня в Промку собиралась давай я там с тобой посижу вместе англяз непереводим только не будем там очень долго сидеть надо же еще к вечеру переодеться и подзавиться…

Ну и в переплетец же я попала! Вчера, совсем забыв, что нынче в семь вечер, я сказала Юрке в пять подойти к Промке! Значит, нам с ним и сегодня не пробыть вместе больше пятнадцати, ну двадцати минут! Еще как он на это посмотрит?.. А Кинну не могу взять с собой, чтобы она не столкнулась у библиотеки с Юркой. Как выкрутиться из всего этого? Я начала с Кинны.

— Кинна, ты сегодня лучше со мной не ходи. Английский мне, правда, перевести недолго, но Александра Ивановна, библиотекарь промковский, просила, чтобы я ей сегодня один стеллаж разобрать помогла. Зачем же я тебя там зря буду держать? Лучше иди спокойно домой и одевайся на полной свободе. Чего уж нам за каждую-то минутку цепляться!

— Точно я ведь не сегодня уезжаю еще це-елых три месяца! — согласилась Кинна, успокаиваясь. Три месяца обеим нам казались немыслимым сроком, хотя мы уже понимали, что срок этот непременно наступит… Кинна прибавила: — А сейчас давай-ка в буфет сгоняем может там еще не все тещины языки разобрали! И какао Кинна возьмем!

— Нет, Кинна, —