Большая книга перемен - Алексей Слаповский

Шмитов заинтересовался. Они заперлись в его кабинете, Илья достал флэшку (дочь купила на день рождения и научила пользоваться), вставили в компьютер, Леонард Петрович машинально скопировал к себе, чего Илья даже не заметил, проверил на вирус – мало ли что, запустил, стал просматривать.

Максим стоял лицом, Павел Витальевич двигался, но движения рук и пальцев были различимы, при этом в одной руке у Костякова-старшего была лейка, но он ее постоянно отставлял, чтобы разговаривать, если так можно выразиться, обеими руками.

Разговор был приблизительно такой:

ПАВЕЛ. Ты как шпион. Никто не подслушивает.

МАКСИМ. Хочется поговорить молча. Как с мамой.

ПАВЕЛ. Мама.

МАКСИМ. Нельзя делать вид, что ничего не произошло.

ПАВЕЛ. Будем кричать: мой сын меня разоблачил?

МАКСИМ. Все так думают.

ПАВЕЛ. Пусть думают. Я спросил его зачем? Он сказал, случайно.

МАКСИМ. Молчание признак вины.

ПАВЕЛ. Признак силы.

МАКСИМ. Нет. Подумают: сделали, поэтому молчат. А скажем, подумают: если бы сделали, не стали бы говорить. Признак силы – не бояться говорить.

ПАВЕЛ. Ты в самом деле не боишься? Я вот лишний раз боюсь. Мы его фактически убили.

МАКСИМ. Перестань. Ты забыл, что он сделал?

ПАВЕЛ. Я всё помню. Человек влюбился.

МАКСИМ. В твою жену.

ПАВЕЛ. Когда влюбляешься, все равно.

МАКСИМ. Ты странно говоришь.

ПАВЕЛ. Я всегда так думал.

МАКСИМ. Что-то не помню.

ПАВЕЛ. А я помню.

МАКСИМ. Сам влюбился?

ПАВЕЛ. Кто сказал?

МАКСИМ. А то не видно.

ПАВЕЛ. Правда?

МАКСИМ. Да.

ПАВЕЛ. Пусть.

МАКСИМ. Твое дело. Не хочешь говорить, скажу я. Так будет лучше.

ПАВЕЛ. Не знаю. Думаешь, лучше?

МАКСИМ. Да.

ПАВЕЛ. Да.

МАКСИМ. Хорошо?

ПАВЕЛ. Да. Нет.

И вслух:

– Не надо ничего, говорю тебе!

Тут – звук хрустнувшей ветки, Павел поворачивается, изображение скакнуло вниз, исчезло.

– Ну? – спросил Немчинов. – Что-нибудь понятно?

– В общих чертах… Про сына Павла Витальевича что-то.

Немчинов рассказал про спектакль, про совпадение в его сюжете с тем, что было в жизни, про то, как потом в доме Костякова-старшего был банкет, а Немчинов бродил и наткнулся на беседующих братьев.

– Мне кажется, они тут договариваются, как на это отреагировать. Нет? – спросил Илья.

– Ну, в общем, да. Потому что неприятно. Могут подумать, что действительно что-то было и что сын решил намекнуть.

– А про то, как было на самом деле, они не говорили?

Шмитов знал, что Илья задаст этот вопрос. Когда мысленно переводил жесты в речь, когда услышал, то есть увидел фразу о том, что «фактически убили», тут же понял: из этой записи Немчинов хочет извлечь свою журналистскую выгоду, надеется на жареный материал – и чутье Немчинова не подвело, угадал, жареным действительно пахнет. Странно только, зачем это Илье, он человек миролюбивый. А вот Шмитову информация очень бы пригодилась. Набраться наглости, прийти к Максиму Костякову, показать запись (предупредив, что оставлена копия). И предложить: я уничтожу и запись, и копию, а вы оставляете нас в покое. И всем хорошо. А Немчинову сказать, что тут ничего особенного нет, можно выкинуть. И это будет, оправдал себя Леонард Петрович, правильно: если Немчинов вцепится в скользкую фразу, начнет раскручивать, как они, газетчики, выражаются, компромат, то ему же будет хуже – ничего не добьется, сломит себе голову. Он человек воспаляющийся, романтический, с пониженным чувством опасности. И ведь сидел спокойно на своей краеведческой тематике, нет, проснулась журналистская ерзость, охотничий инстинкт. Плохая вообще это профессия, особенно если ты публицист: обвинять, обличать, подозревать. Шмитов бы не смог.

При этом Леонард Петрович не подумал, что он и сам-то человек если не воспаляющийся, то романтический в не меньшей степени, чем Немчинов, и его план тоже чреват сломом головы. Но очень уж захотелось использовать шанс.

Все эти размышления возникли в процессе просмотра и прослушивания, поэтому ответ на вопрос Немчинова у Леонарда Петровича был готов:

– Нет. Наверно, и говорить им о том деле нечего: как всем известно, так и было. Утонул брат, без вариантов.

– Ну и слава богу! – с облегчением вздохнул Илья.

Леонард Петрович с уважением оценил это умение человека радоваться тому, что другие не замешаны в чем-то плохом.

Но действительно ли не замешаны, это вопрос.

__________

____ ____

____ ____

____ ____

____ ____

__________

Вы слишком много говорите и слишком много едите.

Максим Костяков всегда любил покушать (сказывалось полуголодное детство), но усмирял в себе это желание – не хотел толстеть, обзаводиться пузцом. Девушки любить не будут, пошучивал он в кругу своих, а на самом деле это была одна из главных причин: он хотел, чтобы его любили девушки, и они его любили. При этом не обязательно иметь всех, кого хочется, приятнее быть всегда на легком взводе, в состоянии ненапряженного возбуждения. Это касалось всего – и горячительных напитков, и карьерных успехов, и всяческих благ, называемых материальными. Пусть всегда немного меньше, чем хочется, не обжираться, не заваливать себя изобилием, зато всегда есть куда стремиться. Важнее эстетический момент. Вот и сейчас Максим располагался в уютном, продуманном интерьере одного из лучших ресторанов Сарынска (собственно, это его ресторан), рядом сидела красивая женщина, приехавшая из Москвы на предмет открытия в Сарынске филиала одного из центральных телеканалов – женщина толковая, понимающая, что любой бизнес без предварительной личной обговоренности с представителями местных властей есть безнадежная афера. Она рассказала о том, что именно представляет собою канал (Максим извинился: слишком занят, ни разу не смотрел), как он может вписаться в местную информационную систему, как может просветить граждан культурно и политически, а Максим живо интересовался, что в конечном итоге приобретет город. Все имело крайне приличный вид, без намеков на какие-то личные выгоды, меж тем и женщина понимала, и Максим понимал, что на самом деле именно о личных выгодах речь и идет: он по косвенным признакам оценивает финансовые возможности канала, а она как раз об этих косвенных признаках и рассказывает. Но говорить прямо – неинтересно, Максим очень любит такую вот тонкую дипломатию. Женщина, судя по всему, тоже. Она вообще идеально вписывается в образ образцовой деловой женщины: стильная прическа, но без фокусов, легкий макияж, без лишней штукатурки, туфли на умеренно высоких каблуках, легкий летний костюм. Одно Максиму не очень в ней нравилось: имя Надежда, Надя. Это – с детства. Отец, выпив, всегда затягивал: