Последний выдох - Тим Пауэрс

Охрипшим голосом он продолжал бормотать строки из священного писания от Алисы, думая о Сьюки и мысленно слыша ее декламацию:

На корме золотого мотоцикла вспыхнули стоп-сигналы, но его наездник наклонил тяжелый байк в развороте и, набирая скорость, рванул обратно, к Чероки, удалявшийся рев его мотора делался то тише, то громче – это мотоциклист быстро переключал передачи. Куртка Салливана вновь сделалась тяжелой и плотнее прилегла к торсу.

Он выплюнул старый коричневый палец на приборную панель и хрипло рыгнул, прищурившись, чтобы видеть дорогу сквозь слезы тошноты.

Он повернул налево на Уилкокс и затем прямо на переполненные переулки идущего на восток Голливудского бульвара. «Не сблевать бы себе на колени, – думал он, с усилием вглядываясь в автомобили, сверкавшие в солнечном свете перед ним. – Похоже, что на сей раз ты ушел. Теперь прячься. Укройся. Бадди опишет машину, он, вероятно, записал и номерной знак».

Мысль о Бадди напомнила ему о гранате, которую старый друг бросил в его фургон, когда Салливан спровоцировал столкновение и удрал. Остановившись на красный свет, Салливан опустил стекло в своем окне и, высунувшись, посмотрел на дверь снаружи.

Струйки вязкой жидкости разбрызгались от ручки двери до передней фары. В прозрачной жидкости мелькали желтые пятна и угловатые белые крошки, и от первоначальных горизонтальных брызг уже стекли на бампер полдюжины вертикальных струек.

Бадди метнул в него сырое яйцо.

Детская несерьезность жеста действовала обезоруживающе. «Я разбил его машину, – подумал Салливан, – он швырнул в мою яйцо! Разве возможно, что он тайно сговаривался с Деларавой, а через минуту сотворил такую глупость? Я, несомненно, ошибся – бедняга Бадди был виновен лишь в неуместной шутке и бестактности, а потом он, наверное, на самом деле пошел звонить какому-нибудь деловому партнеру. Нужно вернуться, попросить прощения и пообещать отремонтировать его машину. Это паранойя чистой воды. Даже люди на мотоцикле, вероятно, были просто…»

Нет. Салливан отлично помнил старуху, которая сидела, выпрямившись, отвалившись на пассажирскую спинку, и, с завязанными глазами, чтобы не реагировать на визуальные отвлечения, вдыхала ветер, и не мог заставить себя поверить, что пара на «Хонде» подвернулась ему случайно.

Он ехал прямо вперед.

К востоку от перекрестка с Вайн-стрит Голливуд-бульвар изменил свой облик и вроде бы превратился в другую лос-анджелесскую улицу с офисными зданиями, магазинами компакт-дисков, заколоченными театральными зданиями и пылающими красно-желтыми цветами кустов дикой лантаны, раскинувшихся посреди газончиков на тротуарах, но, поглядев из бокового открытого окна, он увидел дымную милю, упирающуюся на севере в зеленые холмы Гриффит-парка, старую белую надпись «ГОЛЛИВУД», которая на мгновение представилась его все еще слезящимся глазам как «ХЕЛЛОУИН».

«Но не на все два дня, – сказал он себе и снова сплюнул, чтобы избавиться от вкуса пальца Гудини. – У меня есть около тридцати шести часов».

Сразу за Ван-Несс он повернул направо, на идущее к югу 101-е шоссе. Автострада была не загружена, автомобили на этот раз шли быстро, и он пролетел по «лепестку», вдавив акселератор в пол, чтобы на скорости влиться в правый ряд.

«П. Р. и, мать его, У., – подумал он, глубоко вдохнув впервые самое меньшее за пять минут. – Свобода – только на скоростной трассе».

Он вспомнил теперь – теперь, когда после долгого перерыва снова испытал это ощущение, – стремительный, будто всегда под горку, полет машины по открытым полосам автострады. Здесь, выше городских улиц, над ними, даже если автострада проходила через долину, реальный мир по сторонам сводится к двумерной проекции небрежных набросков силуэтов холмов и небоскребов, и ты имеешь дело с названиями мест, возникающих белыми светоотражающими буквами на больших зеленых щитах, проносящихся над головой и исчезающих сзади, а не с замызганными местами как таковыми, где движешься рывками и едва успеваешь перебрасывать ногу с газа на тормоз; даже угловатые, переплетающиеся нечитаемые надписи-граффити поверх надписей на щитах, сделанные в знак протеста против колючей проволоки, и подозрительных возвышений, и потока движения внизу, были формальными символами бессмысленно убивающих поселений, а не самими поселениями.

Другие водители представляют собою только показывающиеся на миг головы в переливающейся материальности мчащихся автомобилей в этом мире полос и развязок; пространство и время здесь сокращаются, и, утратив на секунду внимание, ты можешь увидеть перед собой незнакомые названия улиц в округе Ориндж или Помоне.

Салливану необходимо было найти место, где приткнуться, и обязательно с гаражом. После случившегося он уже не мог ночевать в фургоне на улицах. И он хотел подобраться поближе к Делараве, но без риска случайно столкнуться с нею.

Немного не доезжая до башен центра, он свернул на юг по Харбор-фривей к Лонг-Бич, Лос-Анджелес-харбор… и «Куин Мэри».

Черное электрическое офисное кресло Стрюба Фрэнсиса барахлило. Его изготовила компания «Макки», которая вроде бы славилась лучшими сиденьями для гоночных автомобилей, и он нажал кнопку на «пульте комфорта», чтобы подкачать область под поясницей, но она раздулась, как арбуз, и, чтобы откинуться на спинку, держа плечи выше ее верхушки, ему пришлось выпятить грудь и живот на манер голубя, раздувшего зоб.

Просто смешно! И он наклонился вперед, деля внимание между несолидными листочками бумаги для факса, которые держал в руке, и человеком, сидевшим по другую сторону стола. Люди из «Табака «Гуди» – вытянув у него тысячу долларов! – сообщили свой список рассылки, минималистски распечатанный на каком-то матричном принтере, и Стрюб опасался, что к просмотру этих материалов придется привлечь Шарлотту.

– Но, – неуверенно сказал клиент, – будет ли это лучшим вариантом для них?

Стрюб поднял на него взгляд. Какой же из нудных аспектов дела о разводе они обсуждали? Будь проклято это кресло! Он несколько раз нажал на кнопку «выпустить воздух», но обтянутая кожей опухоль под его почками не стала меньше, а, пожалуй, раздулась еще больше. Но, задавая вопрос, он вложил в голос терпеливую заботу:

– Для кого же?

– Для тех, о ком мы говорим, мистер Стрюб! Для Хизер и Кристл!

Ну, да, вспомнил Стрюб, это его дочери. Вспомнил он также, что они говорили об опеке над детьми.

– Конечно, это было бы лучше всего для них, – сказал Стрюб, давая понять своим тоном, что не только не терял нити разговора, но даже опережает собеседника в понимании вопроса. – Наша первоочередная задача – благополучие Хизер и Кристл. – Стрюб допустил серьезный ляп в самом начале беседы, когда, только прочитав имена девочек в «объективке», сказал вслух, что второе из них рифмуется скорее со словом «свист», а не «Бристоль».