Время зверинца - Говард Джейкобсон

Я для него попросту не существовал. В межличностном общении я с этим уже сталкивался и научился мириться. Еще в детстве мне казалось, что мама не замечает моего существования. И Поппи в последнее время давала понять, что я для нее не существую. Но в общении между писателем и издателем проглотить такую пилюлю было куда труднее. До сих пор публикация была необходима писателю, принося ему если не славу, то хотя бы известность. Но в понимании Флоры этот термин стал означать нечто противоположное. «Быть напечатанным», согласно Флоре, означало «выйти в тираж» в самом негативном смысле, то есть исчезнуть с глаз широкой читающей публики. Флора славилась своим умением повергать во мрак безвестности своих авторов, многие из которых безмятежно грелись под лучами славы до того, как попались ей под руку. Но Сэнди Фербер, игнорируя меня, шел еще дальше: в глазах Сэнди я был ничем, так что и повергать было нечего. Я был неинтерактивным автором, то есть мертвым прошлым литературы.

Он, как и я, носил черный костюм, но если мой был скорее «костюмом скорбящего», то его походил на костюм покойника, приготовленного к погребению. В реальности это не соответствовало нашим профессиональным взаимоотношениям, ибо это он был нанят владельцами издательства для того, чтобы похоронить меня. Однако именно его кости по-скелетному сухо брякнули при нашем столкновении, тогда как на моих костях еще имелась кое-какая плоть.

В тот же самый момент я решил сделать выбор в пользу жизни. Я уйду из «Сциллы и Харибды». Будь у меня побольше смелости, я ушел бы оттуда сразу же после самоубийства Мертона, чья смерть стала зловещим предзнаменованием. Приняв это решение, я почувствовал себя лучше. Новая книга, новый издатель — весь мир был открыт передо мной.

Я заглянул к Маргарет, чтобы попрощаться.

— С меня хватит, Маргарет, — сказал я.

К моему изумлению, она тотчас догадалась, о чем речь. Или она уже слышала подобные речи от других авторов Мертона? Может, я был последним из них, еще не сбежавшим отсюда?

Она поднялась из-за стола и обняла меня. Странное дело: от нее пахло Мертоном. Не сомневаюсь, что она вот так же обнимала его бессчетное число раз. «С меня хватит, Маргарет», — говорил он, входя в офис, а она поднималась из-за стола и обнимала его.

Так были они любовниками или нет?

Ненужный и неуместный вопрос. Я понимал ее чувства. Ей казалось, что она в свое время подвела Мертона. «С меня хватит, Маргарет», — сказал он в тот день, а она не уловила в полной мере смысл этой фразы, не поняла всю глубину отчаяния, в которое ввергли его набирающие силу ненавистники мужской прозы и печатного слова. И сейчас она старалась не повторить ту же ошибку со мной. «С меня хватит, Маргарет», — сказал я, и она молча обняла меня так крепко, как только смогла.

Новая книга, новый издатель.

Весь мир передо мной — так я, кажется, написал? Увы, оптимизм в нашей работе — явление недолговечное. Новая книга и новый издатель — это было прекрасно, но что, если работа над книгой займет больше времени, чем я рассчитывал, и что, если на момент ее завершения уже не останется издателей, готовых ее издать?

Нужно было срочно поговорить с Фрэнсисом. День был теплый, и я пешком двинулся от издательства к его офису, по пути завернул в кафе, взял не очень-то мне нужную чашку капучино и уселся за столик снаружи, чтобы позвонить — Фрэнсис не любил визиты без предупреждения. Но его рабочий номер был все время занят. Или он просто снял трубку с аппарата, чтобы его не тревожили звонки. За этими попытками дозвониться я не сразу заметил «Эрнеста Хемингуэя», который сидел через два столика от меня и, как всегда, делал записи в блокноте. Сквозь дыру в паховой области его брюк наружу высунулось давно не мытое яичко. Оно лежало на краешке стула, как некий экзотический фрукт, свалившийся туда с тарелки.

«Грибной король» Антонио Карлуччи[90]уже несколько лет как продал свою сеть недорогих итальянских ресторанчиков (откуда я это знаю? Да потому что кулинары, в отличие от писателей, пользуются в нашем мире любовью и известностью), однако с той поры они еще не настолько деградировали, чтобы стать прибежищем для нищих и бродяг. Работники данного заведения имели полное право прогнать псевдо-Хемингуэя. Он не заказал ничего из еды или питья, а его вид отпугивал потенциальных посетителей. Я и сам не захотел бы есть спагетти или суп с фрикадельками за соседним с ним столиком. Однако он преспокойно сидел здесь, как живой упрек всем малодушным писателям, и торопливо заполнял страницы своего репортерского блокнота, словно боясь, что вот-вот истечет отпущенное ему время.

Может, он невидим для всех, кроме меня? Может, это «призрак серьезного писательства» — все, что осталось от нашей литературы? Может, это Эрнест Хемингуэй собственной персоной, восставший из мертвых, дабы воззвать к совести современных читателей, которые его даже не замечают?

Я сидел слишком далеко, чтобы разглядеть, что он пишет. И я не мог спросить его напрямик: «Как продвигается работа над романом? Ваши фразы, похоже, стали длиннее прежнего?»

Я попытался уловить его взгляд. Пусть он поймет, что я его вижу и мысленно ему аплодирую.

Однако он не снисходил до личных контактов. Люди его не интересовали. Окружающий мир его не интересовал. Он был весь поглощен творческим процессом.

Со скоростью света он выбрасывал из себя текст, периодически опуская свободную от писания руку и перекатывая между пальцев свое немытое яичко — будто перебирал четки.

Я снова набрал номер Фрэнсиса и на сей раз услышал голос автоответчика.

— Фрэнсис, возьми трубку, — сказал я после сигнала. — Мне очень нужно с тобой поговорить. Я только что порвал со «Сциллой и Харибдой». Я здесь рядом, через дорогу. Если выглянешь из окна, ты меня увидишь. Возьми трубку, или я иду к тебе без приглашения.

Если ты являешься писателем и живешь в эпоху вымирания слов, тебе до зарезу нужен счастливый случай. Мне такой случай подвернулся в лице Кейт и Кена Куэрри, владельцев недавно образованного, но уже набравшего вес издательства «Трущоба», которое специализировалось на выпуске дебютных романов никому не известных авторов. Супруги Куэрри рассудили так: если платить хотя бы скромные гонорары молодым начинающим писателям за их дебютные книги, это послужит стимулом для покупки данных книг теми читателями, которые также метят в писатели, а это немаленький контингент. Что и как писали дебютанты, не имело значения — издательство извлекало их из небытия, давало им аванс и уже тем обеспечивало спрос на свою продукцию. Появление на книжном рынке множества дебютных романов вызывало раздражение у маститых авторов, чьи дебюты остались далеко в прошлом; однако мы утешались недолговечностью успеха этих дебютантов. Их жизнь в литературе напоминала судьбу самца Latrodectus mactans, то бишь «черной вдовы»: разок отымел паучиху, и все, тебе конец.